как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь
вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу. От
трех или четырех Никита увернулся, но ветер заставил его опуститься на четвереньки и ухватиться за выбоины в бетоне. Он оглянулся. Максим лежал
в самом конце трубы, уже заваленный ящиками, и небольшая черная дырка над его головой страшно гудела, засасывая воздух. Максим закричал, но
Никита ничего не разобрал, потому что воздушный поток относил все слова назад. Мимо пролетело еще несколько ящиков, а потом один из них ударил
Никиту по рукам, он разжал пальцы и вместе с ящиками покатился в конец трубы. Ветер стал еще сильнее, и ящики уже не катились по трубе, а летели
в ней, сталкиваясь друг о друга и ломаясь о стены. Никита закрыл уши ладонями и зажмурился, чувствуя, как гул становится все громче и тонкие
доски со всех сторон вдавливаются в его тело и трещат. Ветер стих так же внезапно, как начался.
— Эй, — крикнул Никита, — Максим! Ты живой?
— Живой, — ответил Максим. — А ты где?
— Тут, где же еще, — ответил Никита.
Спина Максима упиралась в крутой бетонный скос, а все остальное окружающее пространство было загромождено переломанными ящиками так
плотно, что нельзя было даже пошевелиться. Судя по голосу, Никита был недалеко, метрах в трех-четырех за мешаниной из досок и оргалитовых
листов, но виден он не был.
— Что это? — спросил Максим.
— А ты что, не понял? — переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. — Это нас в косяк забили.
— Кто? Менты?
— Откуда я знаю, — сказал Никита.
— Я, кажется, ногу сломал, — пожаловался Максим.
— Так тебе и надо, — сказал Никита. — Я сколько раз говорил: не верти пятки без табака. Но теперь уже, конечно, никакой разницы. Сейчас
такое будет…
— А что будет?
— А ты, Максим, сам подумай.
Но думать уже не было нужды. Опять потянуло ветром, на этот раз он принес с собой густые клубы дыма, и Максим с Никитой надолго
закашлялись. Максим почувствовал волну обжигающего жара и увидел в щелях между досками красные отблески пока далекого огня. Потом все вокруг
опять заволокло дымом, и Максим зажмурился — держать глаза открытыми стало невозможно.
— Никита! — крикнул он.
Никита не отвечал.
«Так, — стал соображать Максим, — я в самом конце, а косяк — это затяжек восемь. Две уже было. Значит…»
На Максима обрушилась новая волна жара, и он почувствовал, что задыхается. По его рукам и лицу потек горячий деготь.
— Никита! — опять позвал он и попытался приоткрыть глаза. Сквозь дым сверкнуло багровое сияние, уже близкое, и там, где раньше звучал
никитин голос, раздался оглушительный треск. Максим с трудом отвернул голову от дыры, в которую стягивался весь дым, и попытался вдохнуть
немного воздуха. Это удалось.
«А если короткий косяк, — с ужасом подумал он, — то ведь и за пять тяг можно… Господи! Если ты меня слышишь!»
Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками.
— Господи! Да за что это мне? — прошептал он.
— Неужели ты думаешь, — послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, — что я хочу тебе
зла?
— Нет, — закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, — не считаю! Господи, прости!
— За тобой нет никакой вины, — прогремел голос. — Думай о другом.
Глава 10
ПОЛЕТ НАД ГНЕЗДОМ ВРАГА
По крыше автобусной остановки барабанил дождь. Наташа сидела на узкой железной лавке, забившись в холодный стеклянный угол, и плакала.
Рядом сидел Сэм и ежился от долетающих брызг.
— Наташа, — позвал он, пытаясь отвести ее руки от лица.
— Сэм, — сказала Наташа, — не смотри на меня. У меня глаза потекли.
— Тебе надо успокоиться, — сказал Сэм. — Выпить чего-нибудь или…
Он сунул два пальца в нагрудный карман рубашки, вынул оттуда длинную папиросу со скрученным концом, похожим на наконечник стрелы, и, с
некоторым сомнением осмотрев ее, сунул в рот.
Прикурив, он пару раз затянулся и похлопал Наташу по плечу.
— На вот, попробуй.
Наташа осторожно выглянула из-под ладоней.
— Что это? — спросила она.
— Марихуана, — ответил Сэм.
— Откуда у тебя?
— Не поверишь, — сказал Сэм. — Иду сегодня утром по набережной, она еще пустая была, и слышу — копыта стучат. Оборачиваюсь, смотрю —
скачет всадник, весь в черном, в длинной такой бурке. Подъезжает ко мне, коня — на дыбы, и протягивает папиросу. Я и взял. И тут конь как
заржет…
— А дальше? — спросила Наташа.
— Ускакал.
— Очень странно.
— Да нет, — сказал Сэм, — это, по-моему, древний татарский обычай. Я что-то похожее читал у Геродота, еще в колледже.
— А мне плохо не будет? — спросила Наташа.
— Будет хорошо, — сказал Сэм и затянулся еще раз.
Как бы подтверждая эти слова, папироса в его пальцах щелкнула и выпустила длинную узкую струю дыма. Наташа с опаской, словно это был
голый электрический провод, взяла папиросу и недоверчиво поглядела на Сэма.
— Я боюсь, — прошептала она, — я не пробовала никогда.
— Неужели ты думаешь, — нежно спросил Сэм, — что я хочу тебе зла?
Наташино лицо искривилось, и Сэм понял, что вот-вот она опять заплачет.
— За тобой нет никакой вины, — так же нежно сказал он. — Думай о другом.
Наташа сморгнула слезы, поднесла к губам папиросу и потянула в себя дым. Папироса снова щелкнула и с шипением выпустила синюю струйку.
— Что это щелкает? — спросила Наташа. — Второй раз уже.
— Не знаю, — сказал Сэм. — Какая разница.
Наташа кинула окурок в покрытый пузырями ручей, текущий по асфальту прямо между ее тапочками. Окурок шлепнулся в воду, погас и поплыл