Из-за холма показались два вертолета. Две голубые железные стрекозы с надписями на боках: «Карабинеры».
Они пролетели прямо над нами, мы принялись размахивать руками и орать, и они одновременно развернулись, словно хотели убедиться, какие мы молодцы, а затем спланировали над самыми полями, пролетели над крышами Акуа Траверсе и исчезли за горизонтом.
Взрослых нигде не было видно. Автомобили стояли, где всегда, но их нигде не было.
Пустые дома с распахнутыми дверями. Мы бегали от одного дома к другому. Барбара была обеспокоена.
— У тебя есть кто дома?
— Нет. А у тебя?
— У меня тоже.
— Куда ж они подевались? — тяжело дыша, спросил Ремо. — Я даже на огород заглянул.
— Что будем делать? — спросила Барбара.
— Не знаю, — ответил я.
Череп шагал посреди дороги с руками в карманах и свирепым взглядом, словно наемный убийца в деревне призраков.
— Ну и наплевать. Так даже лучше. Я давно ждал, когда они все свалят в задницу. — И сплюнул.
— Микеле!
Я обернулся.
Сестра в майке и шортах со своими Барби в руке и Того, следовавшим за ней тенью. Я подбежал к ней:
— Мария! Куда подевались взрослые?
Она спокойно ответила:
— Они в доме Сальваторе.
— Что случилось?
Она показала на небо:
— Вертолеты.
— И что?
Прилетели вертолеты, и все выбежали на улицу, долго кричали, а потом ушли в дом Сальваторе.
— Зачем?
— А я откуда знаю.
Я посмотрел кругом. Сальваторе тоже не было.
— А ты чего здесь делаешь?
— Мама сказала, что я должна ждать ее здесь.
Она спросила, куда уехал ты.
— И ты что ответила?
— Что ты уехал на гору.
Взрослые оставались в доме Сальваторе до самого вечера.
Мы ожидали их на улице, сидя на борту фонтана.
— Когда они закончат? — спросила меня Мария в сотый раз.
И в сотый раз я ей ответил:
— Откуда я знаю когда.
Нам было велено ждать, пока они закончат разговоры.
Барбара взбегала по лестнице и стучала в дверь каждые пять минут, но никто не открывал.
— О чем можно говорить так долго? — возмущалась она.
— Не знаю.
Череп ушел вместе с Ремо. Сальваторе, скорее всего, укрылся в своей комнате. Барбара уселась рядом:
— Наверное, что-то случилось.
Я пожал плечами.
Она посмотрела на меня:
— Ты чего?
— Ничего. Устал.
— Барбара! — Анжела Мура выглянула из окна. — Барбара, ступай домой.
Барбара спросила:
— А ты когда придешь?
— Скоро. Ступай.
Барбара помахала мне рукой и печально ушла.
— А когда моя мама выйдет? — спросила Мария у Анжелы Мура.
Та посмотрела на нас и сказала:
— Идите домой и поужинайте сами, скоро она придет. — И закрыла окно.
Мария отрицательно покачала головой:
— Никуда я не пойду, буду ждать здесь.
Я поднялся:
— Пойдем, так будет лучше.
— Нет!
— Пошли, пошли. Дай мне руку.
Мария скрестила руки на груди:
— Нет! Я останусь тут на всю ночь, мне все равно.
— Дай мне руку, ну-ка!
Она поправила очки и поднялась:
— Только спать я не буду.
— Ну и не спи.
И, рука в руке, мы вернулись в дом.
7
Они кричали так громко, что мы проснулись.
Мы уже ко всему привыкли. К ночным собраниям, к шуму, к разговорам на высоких тонах, к битью посуды, но на этот раз они уж очень громко кричали.
— Чего они так орут? — спросила Мария, лежавшая в кровати.
— Не знаю.
— А сколько времени?
— Поздно.
Была глубокая ночь, в нашей комнате стояла темень.
— Попроси их прекратить, они не дают мне спать, — пожаловалась Мария. — Скажи, чтобы кричали чуть тише.
— Я не могу.
Я пытался расслышать, о чем они говорят, но голоса смешивались в общий ор.
Мария перебралась в мою постель:
— Я боюсь.
— Они тоже боятся.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что кричат.
В этих криках слышалось шипенье разъяренных ящериц.
Ящерицы, когда не могут спастись бегом и чувствуют, что их вот-вот схватят, разевают пасть, надуваются и шипят, стараясь напугать тебя, потому что они сами тебя боятся, ты огромный, и последнее, что им остается, — попытаться спастись. А вдруг тебе неизвестно, что они добрые, что ничего плохого не делают и ты их не тронешь.
Дверь открылась. На мгновение комната осветилась. Я увидел темную фигуру мамы и за ней старика.
Мама прикрыла дверь:
— Вы проснулись?
— Да, — ответили мы хором.
Она зажгла лампу на комоде. В ее руке была тарелка с хлебом и сыром. Она присела на край кровати.
— Я принесла вам поесть, — сказала она уставшим тихим голосом. Под глазами были темные круги, волосы в беспорядке, она выглядела постаревшей. — Покушайте и постарайтесь заснуть.
— Мама?.. — начала Мария. Мама поставила тарелку на колени.
. — начала Мария. Мама поставила тарелку на колени.
— Что, дочка?
— Что-то случилось?
— Ничего не случилось. — Мама попыталась отрезать сыр, но руки у нее дрожали. Она не умела притворяться. — Давайте ешьте, а потом… — Она нагнулась, поставила тарелку на пол, сжала голову руками и тихо заплакала.
— Мама… мама… Почему ты плачешь? — зашмыгала носом Мария.
Я тоже почувствовал комок в горле.
— Мама?
Она подняла голову и посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами:
— Что тебе?
— Он умер, да?
Она залепила мне пощечину.
— Никто не умер! Никто не умер! — Боль исказила ее лицо, и она прошептала: — Ты еще слишком маленький… — Она всхлипнула и прижала меня к груди.
Я заплакал.
Сейчас плакали все.
А за дверью орал старик.
Мама услышала крик и оторвалась от меня.