— Здесь одежда Сальваторе, которая стала ему мала. Возьми ее. Если брюки слишком длинные, я тебе их укорочу. Возьми, возьми, доставь мне такое удовольствие.
Мне бы они понравились. Они были как новые. Но мама говорила, что мы не принимаем милостыни ни от кого. Особенно от этих двоих. Говорила, что мои вещи еще в очень хорошем состоянии. И, когда придет время их менять, будет решать она.
— Спасибо, синьора. Но я не могу.
Тетя Лучилла открыла жестяную коробку и хлопнула в ладоши:
— Тогда посмотри, что здесь. Медовая карамель! Ты любишь медовую карамель?
— Очень, синьора.
— Бери сколько хочешь.
Это я мог себе позволить. Мама не узнает об этом, потому что я их все съем. Я набил конфетами карманы.
Летиция Скардаччоне добавила:
— И угости свою сестренку. В следующий раз, когда пойдешь к нам, захвати и ее…
Я повторял как попугай:
— Спасибо, спасибо, спасибо…
— Прежде чем уйти, зайди поздороваться с Сальваторе. Он в своей комнате. Только, прошу, не задерживайся долго, ему еще надо заниматься. Сегодня у него урок.
Я вышел из кухни, пересек мрачный коридор с его черной мрачной мебелью. Прошел мимо комнаты Нунцио. Дверь была закрыта на ключ.
Однажды я обнаружил дверь незапертой и вошел.
В комнате ничего не было, за исключением высокой кровати с железными поручнями и кожаными ремнями. В центре комнаты плитки пола были исцарапаны и расколоты. Проходя мимо дворца, можно было видеть Нунцио, метавшегося от окна к двери и обратно.
Адвокат испробовал все, чтобы вылечить его. Однажды даже отвез к падре Пио, но Нунцио набросился на статую Мадонны, опрокинул ее, и монахи вышвырнули его из церкви. С тех пор он находился в сумасшедшем доме и ни разу не возвращался в Акуа Траверсе.
Я должен был пойти к Филиппо, я это ему обещал. Я должен отвезти ему кекс и конфеты. Но было очень жарко. Я мог подождать с этим. Для него от этого ничего не изменится. И потом я хотел немного побыть с Сальваторе.
Я услышал звук пианино сквозь дверь его комнаты. Я постучал.
— Кто там?
— Микеле.
— Микеле? — Он открыл мне дверь, огляделся кругом, втащил меня в комнату и запер дверь на ключ.
Комната Сальваторе была огромной, голой, с высокими потолками. У одной стены стояло пианино. У другой — кровать, такая высокая, что нужна была лестница, чтобы забраться на нее. Рядом — длинный шкаф, весь забитый книгами, расставленными по цветам корешков. В большом комоде были сложены игрушки. Сквозь белую тяжелую штору в комнату проникал луч света, в котором танцевала пыль.
Посреди комнаты, на полу, лежало зеленое сукно игрушечного футбольного поля. На нем выстроились игроки «Ювентуса» и «Торино».
На нем выстроились игроки «Ювентуса» и «Торино».
Он спросил:
— Ты чего пришел?
— Пирог принес. Могу побыть у тебя? Твоя мама сказала, что у тебя урок…
— Конечно, оставайся, — сказал он, понизив голос, — но, если они заметят, что я не играю на пианино, не оставят меня в покое. — Он взял пластинку и поставил ее на проигрыватель. — Пусть думают, что это я играю. — И добавил серьезно: — Это Шопен.
— Кто это — Шопен?
— Мастер.
Мы с Сальваторе были одного возраста, однако он казался мне намного старше. Наверное, потому, что был выше меня, или потому, что всегда ходил в чистых белых рубашках и длинных глаженых брюках. И еще из-за спокойного тона, каким он разговаривал. Его заставляли играть на пианино, и учитель приезжал к нему раз в неделю из Лучиньяно давать уроки, а он, хотя и ненавидел музыку, никогда не жаловался и всегда добавлял, что, как только вырастет, сразу бросит этим заниматься.
— Может, сыграем партию? — спросил я его.
Настольный футбол был моей самой любимой игрой. Я не был сильным игроком, но мне до смерти нравилось играть. Зимами мы с Сальваторе устраивали бесконечные турниры, проводя за игрой целые дни, передвигая маленьких пластиковых футболистов. Сальваторе играл и один. Перебегая с одной стороны на другую. Если он не играл в футбол, то выстраивал шеренгами тысячи солдатиков, покрывая ими весь пол комнаты до тех пор, пока не оставалось места, куда можно было бы поставить ногу.
И когда наконец они все выстраивались в геометрические ряды, он начинал двигать их одного за другим. Так, в тишине, он мог проводить целые часы, пока не приходила Антония звать его ужинать, и он сваливал их в коробку из-под обуви.
— Смотри, — сказал он и достал из ящика восемь коробочек из зеленого картона. В каждой была футбольная команда. — Смотри, что мне подарил папа. Он привез это из Рима.
— Всех этих? — Я взял их в руки. Наверно, адвокат действительно был богатым, раз тратил такие деньги.
Каждый год, который посылал Бог, в мой день рождения и на Рождество, я просил папу и детского Бога подарить мне футбол, но безрезультатно: никто из этих двоих меня не слышал. Мне было достаточно одной команды. Без поля и ворот. И даже серии «В». Мне было бы приятно ходить к Сальваторе с собственной командой, потому что, я в этом уверен, если б она принадлежала мне, я бы играл лучше и не проигрывал так часто. Я бы любил своих игроков, ухаживал бы за ними и побеждал бы Сальваторе.
У него уже было четыре команды. А сейчас отец купил ему остальные восемь.