Когда я мыл ему глаза, он сказал:
— Тихо, мне больно.
— Я тихо.
Мне не удавалось размочить корку. Она была твердой и толстой. Я знал, что такое бывает у собак. Когда ее срываешь, они начинают видеть. Я продолжал смачивать, пока корка не отвалилась. Веки открылись и мгновенно смежились, видимо, свет больно ранил ему глаза.
— А-а-а-а! — закричал он и сунул голову под тряпку, словно страус.
Я захлопал в ладоши.
— Ты видел? Ты видел? Ты не слепой! Никакой ты не слепой!
— Я не могу держать их открытыми.
— Это потому, что ты все время был в темноте. Но ты видишь, правда?
— Да! Ты маленький.
— Я не маленький. Мне уже девять.
— У тебя черные волосы.
— Правильно.
Было уже поздно. Мне нужно было возвращаться домой.
— Мне надо бежать. Я завтра приду.
По-прежнему с головой под покрывалом, он спросил:
— Обещаешь?
— Обещаю.
Когда старик вошел в мою комнату, я как раз собирался избавляться от монстров.
С малых лет мне снились разные чудовища. И даже сегодня мне, взрослому, порой случается видеть их во сне, но я разучился от них избавляться.
А они всегда ждали, когда я начну засыпать, чтобы явиться меня пугать.
До тех пор, пока одной ночью я не придумал систему, как избавляться от страшных снов.
Я нашел место, куда можно было загнать и закрыть этих ужасных страшилищ и спать спокойно.
Я расслаблялся и поджидал, когда веки становились тяжелыми, и точно в этот момент я представлял себе, как они все вместе поднимаются по какой-то лестнице. Как во время процессии в честь Мадонны Лучиньяно.
Я видел ведьму Бистрегу, горбатую и ссохшуюся; волка-оборотня на четырех лапах, с огромными белыми клыкам, в разодранной шкуре; Черного человека, чья тень извивалась, словно змея среди камней; Лазаря-трупоеда в облаке из мошек и других насекомых; гиганта людоеда, с маленькими глазками и большим зобом, в огромных башмаках и с мешком за плечами, полным украденных детей; цыган, похожих на лисиц с куриными ногами; человека-рыбу, который жил на самом дне моря и возил на спине свою мать; детишек спрутов с щупальцами вместо ног и рук…
Все они поднимались по лестнице. К какому-то мне незнакомому месту. Они были ужасны. И никто не останавливался посмотреть на них.
Потом внезапно появлялся автобус, весь позолоченный. С колокольчиками и цветными фонариками. На его крыше был мегафон, который объявлял: «Дамы и господа, входите в автобус желаний! Садитесь в этот чудесный автобус, который абсолютно бесплатно отвезет вас в цирк! Сегодня бесплатно до самого цирка! Входите! Входите!»
Страшилища, счастливые от такой нежданной возможности, входили в автобус… И в этот момент я представлял себе, что мой живот открывается и все они спокойно входят в него.
На его крыше был мегафон, который объявлял: «Дамы и господа, входите в автобус желаний! Садитесь в этот чудесный автобус, который абсолютно бесплатно отвезет вас в цирк! Сегодня бесплатно до самого цирка! Входите! Входите!»
Страшилища, счастливые от такой нежданной возможности, входили в автобус… И в этот момент я представлял себе, что мой живот открывается и все они спокойно входят в него.
Эти дураки думали, что здесь цирк. Я быстро закрывал живот и старался скорее уснуть, положив на него руки, чтобы они не вошли в мои сны.
И вот только-только я заманил их в ловушку, как вошел старик, я отвлекся, убрал руки с живота, и они сбежали. Я закрыл глаза и притворился спящим.
Старик производил много шума. Долго рылся в чемодане. Кашлял. Вздыхал.
Я закрыл лицо согнутой рукой и из-под локтя наблюдал за его действиями.
Луч света на мгновение осветил комнату. Старик уселся на кровать Марии. Худой, сгорбившийся и темный. Закурил. Я видел его нос, похожий на клюв, и покрасневшие глаза. Я чувствовал запах дыма и одеколона. Иногда он качал головой и фыркал, словно злясь на кого-то.
Потом он начал раздеваться. Снял сапоги, носки, брюки, рубашку. Остался в трусах. У него была дряблая, обвисшая на костях, словно пришитая вверху, кожа. Он выбросил сигарету в окно. Окурок исчез в ночи, как горящий уголек. Он распустил волосы и стал похож на постаревшего больного Тарзана. И растянулся на кровати.
Я больше не мог видеть его, но чувствовал рядом. В полуметре от моих ног. Если бы он протянул руку, мог бы схватить меня за лодыжку. Я свернулся ежиком.
Он прокашлялся.
— Сдохнуть можно от жары в этой комнате. Как ты можешь так спать?
Я затаил дыхание.
— Я же знаю, что ты не спишь.
Я не реагировал.
— Ну и хитрец же ты… Я тебе не нравлюсь, а?
Да, ты мне не нравишься! Так мне хотелось ответить. Но я не мог. Я ведь спал. И даже если б и не спал, у меня не хватило бы смелости сказать такое.
— Вот и моим сыновьям я тоже не нравился. — Он поднял с пола бутылку, которую мама поставила для него, и сделал пару глотков. — Теплая, словно моча, — пожаловался он. — У меня их двое. Один жив, но как если б умер. Другой — умер, но словно жив. Того, что жив, зовут Джулиано Он намного старше тебя. Он больше не живет в Италии. Уехал. В Индию… Пять лет назад. Живет в общине. Ему забили башку всякими глупостями. Обрился наголо. Одевается в оранжевые тряпки и верит, что он истинный индус. Верит, что живет много раз. Жрет наркоту, как собака, и сдохнет, как собака, там. Я не собираюсь ехать туда и вытаскивать его из этой…