Филиппо должен был умереть от ужаса. Эта вода может заполнить всю его яму, и, если ее быстро не выкачать, он утонет.
Эта вода может заполнить всю его яму, и, если ее быстро не выкачать, он утонет. Грохот дождя по крыше стал оглушающим.
Я должен пойти к нему.
— Там, наверху, я видел мотоцикл, — услышал я собственный голос.
Все повернулись ко мне.
— Да, да, мотоцикл…
Череп вскочил на ноги словно ужаленный.
— Мотоцикл?
— Да.
— Где он?
— Этажом выше. В последней комнате.
— А что он там делает?
— Откуда я знаю, — пожал я плечами.
— Ты думаешь, он еще там?
— Не знаю. Может быть.
Сальваторе посмотрел на меня с понимающей улыбкой.
— Почему ты об этом нам раньше не рассказывал?
Череп замотал башкой.
— Действительно! Почему ты все время молчал об этом?
Я сглотнул.
— Потому что не до того было. Я исполнял наказание.
Казалось, что Черепа это убедило.
— Пойдем посмотрим. Может быть, он в порядке…
Череп, Сальваторе и Ремо выскочили из хлева и, прикрывая голову руками, помчались прямо по луже.
Барбара дернулась им вслед, но остановилась под дождем:
— А ты чего не идешь?
— Приду. Ты иди, иди.
Вода намочила ей волосы, которые стали похожи на свисающие грязные спагетти.
— Тебя подождать?
— Нет, беги. Я скоро приду.
— Ну, как хочешь. — И убежала.
Я выскочил за угол дома и побежал среди развалин. Сердце стучало в висках, и ноги подгибались. Я выскочил на площадку, ставшую настоящим болотом.
Яма была открыта.
Нигде не было видно ни пластикового листа, ни матраса.
Вода лилась мне за воротник, текла в штаны и трусы, мокрые волосы прилипли ко лбу. Я стоял перед ямой, отверстым черным зевом земли, едва дыша, сжав кулаки; вокруг меня рушились небеса, и раскаленная боль сжимала горло.
Я закрыл и вновь открыл глаза, надеясь, вдруг что-нибудь изменится.
Яма осталась на месте. Черная дыра.
Оскальзываясь, проваливаясь в грязь, я пошел к ней. Провел рукой по лицу, сбрасывая воду. Я почти падал на землю, но продолжал идти.
Остановись. Не смотри. Уходи отсюда.
Я остановился.
Иди. Иди и посмотри.
Нет, не делай этого.
Я посмотрел на сандалии, заляпанные жидкой грязью. Сделай шаг, сказал я себе. И сделал шаг. Сделай другой. Сделал. Молодец. Еще пару шагов. И вот он, край дыры, прямо перед моими ногами.
Я сделал это. Опустил голову и посмотрел на яму.
Я дошел.
Теперь осталось заглянуть внутрь.
Я был уверен, что там, в яме, больше никого нет.
Яма была пуста. В ней никого и ничего не было. Не было ведра, не было кастрюльки. Только грязная вода и намокшее покрывало.
Это означало, что его увели отсюда. Ничего мне не сказав. Не предупредив.
Он исчез, и я с ним даже не попрощался.
Куда он делся? Я не знал этого, но знал, что он мой и что это я должен был увести его отсюда.
— Где ты? — крикнул я сквозь дождь.
Я упал на колени. Я уронил ладони в грязь и сжал их.
— Мотоцикла не существует.
Я обернулся.
Сальваторе.
Он стоял в нескольких шагах от меня, в мокрой рубашке и измазанных грязью брюках.
— Мотоцикла не существует, правда?
Я кивнул.
Он показал на яму:
— Он там?
Я отрицательно покачал головой и пробормотал:
— Они его увели.
Сальваторе подошел к яме, заглянул вниз и посмотрел на меня:
— Я знаю, куда они его дели.
Я медленно поднял голову:
— Где он?
— У Меликетти. Там, внизу, в ущелье.
— Откуда ты это знаешь?
— Я подслушал вчера.
Папа велел сделать это твоему отцу и отцу Ремо. Я спрятался за дверью кабинета и все слышал. Они его перевели. Обмен не получился, так они сказали. — Он сдвинул намокшие волосы. — Они сказали, что это место стало ненадежным.
Гроза закончилась.
Внезапно. Так же, как началась.
И быстро удалилась. Темная масса, нависавшая над полями и пролившаяся на них, пошла дальше своей дорогой.
Мы спустились по тропинке.
Воздух был таким промытым, что вдали, за краем охристой долины, виднелась бирюзовая полоска. Море. Впервые я видел его из Акуа Траверсе.
Ливень оставил острый запах травы и сырой земли и немного свежести. Бегущие по небу облака были белыми и рваными, и острые слепящие лучи солнца скользили по долине. Птицы возобновили свои песни, словно соревнуясь в том, кто кого перепоет.
Черепу я сказал, что пошутил.
— Нехреновая шуточка, — оценил он.
У меня было предчувствие, что никто никогда больше не пойдет на этот холм: до него слишком далеко и нет ничего красивого в этих старых развалинах.
Филиппо кончил жизнь у Меликетти, в свином загоне, потому что обмен не состоялся и потому что яма перестала быть надежным тайником. Так они сказали. И ни при чем здесь ни властелины холмов, ни монстры, которых я себе воображал.
«Кончай ты с этими монстрами, Микеле. Монстров не существует. Людей надо опасаться, а не монстров». Так мне сказал однажды папа.
Как он мог такое сделать? Я бы никогда так не поступил.
Кошка, когда поймает ящерицу, играет ею, даже когда кишки ей выпустит и хвост оторвет. Тихонько следит за ящеркой, замирает, а потом хватает ее и забавляется, пока та не умрет, а когда она уже не шевелится, трогает ее брезгливо лапкой, та не шевелится больше, и тогда кошка еще раз смотрит на нее, а потом уходит.
Оглушительный металлический грохот разорвал тишину и заполнил все вокруг.
— Смотрите! Смотрите! — заорала Барбара, указывая в небо.