— Куда бежишь? Ну-ка иди сюда!
Я перепрыгнул через диван, перевернув кресло, бросился под стол, прополз в свою комнату и спрятался под кровать.
— Вылазь сейчас же!
— Не вылезу. Ты меня побьешь!
— Конечно, побью. Если вылезешь сам, получишь меньше.
— Не вылезу.
— Ладно.
Словно тиски сжали мою лодыжку. Я схватился за ножку кровати обеими руками, но это не помогло. Мама была очень сильной, и дурацкая железная ножка выскользнула у меня из рук. Я очутился между ее колен. Я сделал еще одну попытку рвануться под кровать, но спасения не было, она поймала меня за штаны и сунула под мышку, словно чемодан.
Я заверещал:
— Отпусти меня! Я тебя прошу! Отпусти!
Она уселась на диван, разложила меня на коленях, спустила с меня штаны и трусы и, не обращая внимания на мои мольбы, откинув назад волосы, начала драть мне задницу.
У мамы всегда была тяжелая рука. Ее шлепки, размеренные и точные, производили глухой звук, словно пылевыбивалка по ковру.
— Я тебя искала повсюду. — Шлепок. — Никто не знал, где ты. — Второй. — Ты хочешь убить меня. Где ты пропадал весь день? — Третий. — Все думают, что я мать, с которой не считаются ее дети. — Четвертый. — Плохая мать, не способная воспитать своих детей.
— Хватит! — орал я. — Хватит! Я тебя прошу, прошу, мама!
Голос в радиоприемнике пел: «Мука. Мука и наказание. Радость…»
Я и сегодня хорошо помню эту сцену, словно она случилась вчера. Всю свою жизнь, когда я слышу «Травиату», я вновь вижу себя с голым задом в потолок на коленях мамы, которая, удобно сидя на диване, взбивает мне задницу.
— Чем займемся? — спросил меня Сальваторе.
Мы сидели на скамейке и бросали камни в нагревательную колонку, брошенную в пшеницу. Кто попадал, зарабатывал очко. Остальные ребята в конце улицы играли в прятки.
День был ветреный, но сейчас в кустах воздух стоял неподвижно, и было душно, и над полями зависла полоска усталых свинцовых облаков.
Я бросил слишком далеко.
— Не знаю. На велике я ехать не могу: зад болит. Мать вчера надрала.
— За что?
— Поздно домой пришел. А тебя мать бьет?
Сальваторе бросил и со смачным ток! попал в нагреватель.
— Очко! Три — один. — Затем покачал головой: — Нет. Не бьет. Она слишком толстая.
— Везет тебе.
Моя, наоборот, очень сильная и может бежать быстрее велосипеда.
Он засмеялся:
— Это невозможно!
Я подобрал камень поменьше и бросил. На этот раз почти попал.
— Клянусь. Один раз в Лучиньяно нам нужно было успеть на автобус. Когда мы подошли к остановке, он уже отъезжал. Мама побежала за ним и бежала так быстро, что догнала и начала стучать кулаками в дверь. И он остановился.
— Моя, если побежит, помрет.
— Слушай, — сказал я. — Ты помнишь, когда сеньора Дестани нам рассказывала о чуде с Лазарем?
— Помню.
— По-твоему, когда Лазарь воскрес, он помнил, что был мертвым?
Сальваторе задумался:
— Нет. По-моему, он думал, что был болен.
— А как же он пошел? Тело у мертвых твердое. Ты помнишь ту кошку, которую мы нашли, какая она была твердая.
— Какую кошку? — Он бросил и снова попал.
— Черную, рядом с руслом… Вспомнил?
— А, вспомнил. Череп еще ее надвое разрубил.
— Если кто-то мертвый и воскреснет, не сможет ходить нормально и будет сумасшедшим, потому что мозги у него сгниют и он будет говорить странные вещи, ведь так?
— Думаю, так.
— А как ты думаешь, можно воскресить мертвого или это может делать только Иисус Христос?
Сальваторе почесал голову:
— Не знаю. Моя тетя мне рассказала одну достоверную историю. Про то, как однажды сын одного мужика был сбит машиной и умер, весь переломанный. Его отец не хотел больше жить, чувствовал себя плохо, все время плакал, и пошел к волшебнику, и дал ему все деньги, чтобы тот воскресил сына. Волшебник сказал ему: «Иди домой и жди. Твой сын вернется сегодня ночью». Отец начал ждать, но тот все не приходил, и в конце концов он пошел спать. Он уже засыпал, когда услышал шаги в кухне. Он вскочил, счастливый, и увидел сына, тот был весь переломан, у него не было одной руки, голова раздавлена. Мозги из нее вытекали, и он сказал, что ненавидит отца, потому что тот оставил его посреди дороги, а сам пошел с женщиной, и это его вина, что он мертвый.
— И что дальше?
— А дальше отец взял бензин и поджег его.
— И правильно сделал. — Я бросил и наконец попал. — Очко! Четыре — два!
Сальваторе нагнулся за камнем:
— Правильно сделал, точно.
— По-твоему, это правдивая история?
— Вранье.
— По-моему, тоже.
Я проснулся. Потому что захотел в туалет. Отец вернулся. Я слышал его голос в кухне.
Там был еще кто-то. Они спорили, прерывали друг друга, ругались. Папа был зол.
Этим вечером мы отправились в кровать сразу после ужина.
Я крутился вокруг мамы, словно мотылек, стараясь помириться. Я даже напросился чистить картошку. Но она не смотрела на меня всю первую половину дня. За ужином она бросила нам тарелки под нос, и мы ужинали в тишине, а она ходила по кухне и смотрела на дорогу.
Сестра спала. Я встал на колени на кровати и высунулся в окно.
Грузовик был припаркован рядом с большой темной машиной с посеребренным блестящим носом. Машина для богачей.
Я еле сдерживался, но, для того чтобы пройти в ванную, нужно было пересечь кухню. При всех тех, кто там находился, я стеснялся, но сил терпеть больше не было.