Пока шли титры с именами актеров, Вив гладила меня по шее над воротником рубашки, отчего по спине бежали мурашки, а я целовал ее в лоб над линией бровей, чтобы услышать, как она тихонько стонет от наслаждения.
Вынырнув из пучины воспоминаний, обнаруживаю, что ярко освещенные витрины магазинов и вывески ресторанов остались позади, а я медленно поднимаюсь в гору. Иду вперед до тех пор, пока дорога не заканчивается. В этом месте расположена водонапорная башня, стоящая над городом, как часовой. Мало кто ходит смотреть на этот массивный серый цилиндр, так как делать рядом с башней, в общем-то, нечего, хотя многочисленные разноцветные граффити, оставленные теми, кто здесь побывал, и свидетельствуют об обратном. На самом деле всех притягивает большая площадка у подножия водокачки. Небо над городом, если приехать сюда на закате, просто прекрасно — хотя, по правде говоря, мало кто приезжает сюда любоваться пейзажем. Мы с Вив тоже нередко останавливались здесь в ее маленьком голубом автомобильчике. Это практически единственное место в городе, где люди не беспокоят друг друга, потому что у них есть куда более приятное занятие.
Останавливаюсь на краю площадки, не желая идти дальше. Суббота, вечер — в это время здесь всегда много народа. Звуки музыки, рвущиеся из многочисленных автомобильных динамиков, смешиваются в ночном воздухе, превращаясь в какофонию. Окна по большей части закрыты, но из некоторых машин доносятся неразборчивые фразы и смех… В каждой машине по два человека.
У меня нет права находиться здесь.
Чувствую себя как человек, задыхающийся в плену зыбучих песков. Без Вив я не более чем мерзкий тип, подглядывающий в окна чужих автомобилей, пока другие занимаются любовью. Все это теперь не для меня; я даже не понимаю, зачем жить — зачем вставать утром, куда-то идти, дышать. Слушаю чужой смех, бормотание голосов и пытаюсь представить, о чем шепчутся сидящие в машинах люди. Когда-то я был одним из тех, за кем теперь наблюдаю, и чувствовал себя полноценным человеком.
Вдруг появляется ощущение, как кто-то или что-то мягко поглаживает меня сзади по шее. Отпрянув от неожиданности, чуть не падаю с насыпи. Оборачиваюсь, снова и снова хлопая ладонью по шее, ожидая увидеть позади призрак — той девушки или Вив, — но вокруг никого. Вернувшись на место, где я стоял, обнаруживаю свисающую почти до самой земли ветвь дерева. Тонкие сухие отростки на конце и гладили меня по шее. Ломаю их, а потом пытаюсь оторвать и саму ветку, но она живая, упругая, и у меня ничего не получается.
Дома тихо. Лежу в постели с закрытыми глазами, но спать мешает солнечный свет, падающий прямо на подушку. Приподнимаюсь, свешиваю с кровати правую ногу и, сидя, потираю шрам, идущий от бедра до самого колена. Тупая приглушенная боль все еще ощущается. Снова закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, спал я ночью или нет. Может быть, и спал, но толку от этого никакого. Размышляю над тем, что лучше: мучиться, бодрствуя, или спать, видя во сне сплошные кошмары… а может быть, лучше моменты между тем и другим состоянием, когда я по крайней мере ощущаю разницу между ними? Окидываю взглядом комнату: пустые стены, груда белья возле кровати. На письменном столе беспорядок, стул лежит на полу — я уронил его, когда пришел домой вчера вечером. Но кроме меня в комнате нет ни души — ни живой, ни вымышленной, ни мертвой.
На столешнице в кухне лежит раскрытая газета. В мойке скопилась стопка грязных тарелок, а посудомоечная машина продолжает пищать, хотя в последний раз ее запускали на прошлой неделе. Открываю дверцу, закрываю снова, и писк прекращается. В вазе для фруктов нахожу новую записку от мамы.
Кам.
В понедельник процесс, придется работать все выходные.
Ищи меня в офисе; если понадоблюсь.
Прости! Скучаю. Целую, обнимаю.
Люблю.
Мама.
Бросаю записку обратно в вазу. Юристам часто приходится работать по выходным, особенно если юрист — разведенная женщина. Наливаю в кружку холодный кофе, засовываю на тридцать секунд в микроволновку и, вынув, пью без молока, разглядывая передовицу делового раздела в газете. Пролистываю статьи о бизнесе, спортивные новости на последующих страницах меня не интересуют, а на полноцветную обложку я не заглядывал… с августа.
В животе бурчит. Открыв шкаф, достаю кукурузные хлопья и одну из разнокалиберных тарелок. Половина посуды исчезла — вилки, ложки, стаканы. С таким же успехом отец мог забрать их все: мы с мамой практически перестали есть дома.
Беру телефон и набираю номер отца, чтобы отругать его за это.
Отец поднимает трубку после второго гудка.
Алло?..
Отодвинув телефон от уха, держу его перед собой на расстоянии вытянутой руки, потрясенный тем, что он ответил. Но что я хотел сказать? Слышно, как он дышит в трубку, ожидая ответа.
Кам? Дружище, это ты?
Зажимаю рукой динамик — не хочу его слышать.
Положив трубку, я в течение нескольких секунд смотрю на нее, потом поднимаю и неизвестно зачем, размахнувшись, бросаю ее на рычаг. Повторяю эту операцию снова и снова, пока от трубки не откалывается кусочек пластика.
Повторяю эту операцию снова и снова, пока от трубки не откалывается кусочек пластика. Оставляю ее болтаться, повиснув на проводе, и трубка, покачиваясь, ударяется о стену до тех пор, пока не начинает испускать короткие гудки, сигнализирующие о том, что ее следует вернуть на место во избежание отключения линии.
Держась рукой за столешницу, наклоняюсь и разглядываю лежащие на полу кусочки пластика.