На одном из снимков я бегу, глядя через плечо, не замечая полузащитника, на полной скорости бегущего мне наперерез. Вспомнив роковой момент последней игры, я в изнеможении закрываю глаза и подтягиваю к груди больное колено, Все произошло за долю секунды. Моя жизнь разом перестала зависеть от тренировок и расписания чемпионатов и, погрузившись в багряную пучину боли, измерялась отрезками от одной дозы морфина до другой. Врачи сказали, что я снова буду ходить, но сезон прошел без меня.
Иногда команда даже выигрывала с Логаном, занявшим мое место. Но меня это уже не интересовало.
Провожу дрожащей рукой над фотографией, где мы изображены втроем, боясь коснуться страницы.
Между пальцами мелькает лицо Вив, стоящей на боковой полосе с помпонами в руках, в форме команды болельщиц и с прихваченными резинкой на затылке волосами. Линии ее тела знакомы мне до мелочей. Тянущая боль в колене перемещается в промежность.
— Кам, я хотела спросить, может, ты голоден?..
Увидев лежащий у меня на колене альбом, Нина резко замолкает и, вернувшись к двери, закрывает ее.
— Это мой альбом, — говорит она.
— Уж точно не мой, — отвечаю я.
Нина, не зная, что делать, прислоняется спиной к двери.
— Забавно, правда? — спрашиваю я, поднимаясь и показывая ей фотографию. — Твой лучший друг — капитан команды, Красный король танцевальных вечеров, а его девчонке завидует вся школа…
— Говори тише, — шипит Нина.
— Твой лучший друг — капитан команды, Красный король танцевальных вечеров, а его девчонке завидует вся школа…
— Говори тише, — шипит Нина.
— Так вот почему ты не хотела, чтобы я ходил по улицам? — спрашиваю я. — Боялась, что я встречу кого-нибудь, кто сразу определит, что я не он?
Я пристально смотрю на нее, морщась от боли в колене, но Нина не поднимает глаз и ничего не отвечает. Оттолкнув ее, рывком откры ваю дверь.
— Тебе нельзя выходить…
— К черту.
— Тетя заметит!
Но я уже в коридоре, на полпути к лестнице. Позади открывается дверь, и сонный женский голос произносит: «Нина, что ты… Мне показалось…»
Не ожидая, пока Нина ответит, скатываюсь вниз по ступенькам и выбегаю на улицу.
В утреннем воздухе все еще чувствуется холод, но глядя на небо, можно предположить, что солнце скоро выйдет из облаков. Плюю на подъездную дорожку, ведущую к дому. Только на углу Дженисистрит я понимаю, что альбом все еще у меня в руке. Повинуясь первому импульсу, хочу забросить его в чей-нибудь двор, но, повертев ее в руках и осмотрев красный кожаный переплет, засовываю под мышку. Я не готов расставаться с альбомом, в котором есть прекрасная фотография Вив, каким бы мерзким мне ни казался антураж. Никогда не видел ее такой счастливой, как на той фотографии, где она держит под руку своего звездного квотербэка. От этой мысли в желудке возникает спазм, и мне приходится прикусить губу, чтобы справиться с болью. Осмотревшись, понимаю, Что на улице, кроме меня, никого нет, и это мне не нравится, потому что я в таком настроении, что готов разорвать первого попавшегося прохожего, Пусть тот, другой Камден потом разбирается с последствиями. А то у него жизнь, судя по всему, слишком уж сладкая.
Глава тринадцатая
На потолке в моей спальне есть пятно красной краски с размазанными краями, отдаленно напоминающее Юпитер. Заставив себя снова пройти через этот идиотский портал с зеленым свечением и вернувшись домой, весь день лежу, пялясь в потолок. После нескольких часов созерцания мне кажется, что, провалявшись еще некоторое время на кровати, я попаду в гравитационное поле красной планеты и буду вращаться вокруг нее, как спутник.
После того, что я видел, ничто уже не кажется мне странным.
Где-то под ухом звонит телефон. Порывшись под подушкой, нахожу его среди складок скомканной простыни.
— Алло?
— Камден? Где ты? Смена началась двадцать минут назад.
Смотрю в окно. Оказывается, уже вечер.
— Вот черт.
— Прошу прощения?
— Извините, сэр, я…
Глядя в глубину раскрытого шкафа, пытаюсь придумать какую-нибудь подходящую уважительную причину. Несколько рубашек каким-то образом еще висят в шкафу на вешалках, и это удивительно, потому что большая часть одежды лежит на дне. Куча росла постепенно, пока в один прекрасный момент не вывалилась на пол, как горный обвал. Из груды торчит белый рукав, похожий на флаг, с которым приходят парламентеры, чтобы подписать капитуляцию. Поверх кучи лежит белая спортивная толстовка с красной цифрой пять на груди. Увидев ее, сжимаю в кулаке телефон. Тот, другой Камден до сих пор играет под этим номером.
— Я уволился.
Нажимаю кнопку отмены вызова и выключаю телефон. Так легче отсечь попытки людей поговорить с тобой, если нет сил слушать их противные голоса.
Сгребаю валяющуюся на полу одежду, запихиваю ее в шкаф и, закрыв дверцу, прислоняюсь к ней.
Так, по крайней мере, я не вижу эту чертову красно-белую толстовку и могу не думать о нем. Да как я — вернее, он — может продолжать играть в футбол? Возможно, его нога не так изувечена, в этом разница? Боль была такая, что… Меня так усердно накачивали наркотиками, что я даже не помню, какая была боль.
Но в первый день, когда мне прописали физиотерапию, оказалось, что заново учиться ходить труднее, чем выполнить любую нагрузку, которую только мог изобрести мистер Рид.
Врачи сказали, что я вряд ли смогу играть. Вряд ли — значит: все, парень, твоя карьера окончена.