Так он шел, приближаясь к Иерусалиму, где и должен был завершиться путь его.
Была Пасха, день освобождения из египетского плена, день, когда следовало ждать нового мессию. И тогда Иисус открыл свой страшный план тем, кому верил, как самому себе: Иуде и Петру. Ему долго пришлось убеждать их и доказывать, что без этого последнего, смертного шага все прочее — напрасно.
Наконец, он их убедил.
Иуда пошел и донес, что Иисус называет себя царем иудейским, а Петр свидетельствовал о том перед судом синедриона, потому что по закону никто не может быть обвинен, если против него не будет двух свидетелей. Остальное известно. Иисус взошел на крест и принял ту смерть, которой желал, Иуда отправился вслед за ним, а Петр сумел избежать подозрений и проповедовал именем Иисуса еще много лет… Бог принял искупительную жертву Иисуса, назвал его своим приемным сыном и пообещал потом, когда в мире все придет к концу, разобраться с каждым в отдельности и каждому воздать по делам и вере его. Пока же, сказал Бог, вмешательство нежелательно, потому что каждый случай проявления Божественной воли лишь усугубляет страдания людей, и с этим уже ничего нельзя поделать, такова структура этого мира; а потом Иисус — если у него сохранится это желание — может создать свой новый и прекрасный мир — такой, каким он его себе представляет. Бог поможет ему в этом деле…
Гордая история, сказал я. Да, так оно и было… Так оно и было, подтвердила княжна, я вздохнул, гордая история…
Не было никакой ночи, вечерние сумерки, утренние сумерки, и ничего между ними, солнце, сказала княжна, солнце, оранжевый лучик косо пополз по стене… новый день, девочка, новый день… еще один день, подаренный нам для наших злодейств… Спасибо, сказала княжна. Помилуйте, за что? За то, что не стали меня… Соблазнять? — догадался я. Да, сказала она, вам ведь хотелось? Еще бы.
Мне тоже, сказала она. Только почему-то нельзя было, вы чувствовали? Да. Все это странно и непонятно… А разве есть что-нибудь не странное и понятное? — спросила она. Пожалуй, нет.
Орали вороны. Немыслимое воинство «московских соловьев», серых ворон, встречало возвращение светила. Что-то зловещее, сказала княжна. Да, согласился я, к этим птицам подошли бы набатный звон и зарево на все небо. И летящие черные хлопья бумажного пепла, сказала княжна. Видели? Да. Видела. Видела… Зачем вам все это? — спросил я. Не знаю, сказала она, почему-то не получается по-другому… можно, я повернусь чуть-чуть? Мы так долго лежали неподвижно, что перестали чувствовать свои тела. Она отстранилась слегка, повернулась на спину, лицом вверх. На щеке отпечатался уголок воротника моей рубахи. Наверное, в этот миг я и уснул. Проснулся, ощущая боль от врезавшегося в тело ремня — и острое, пронзительное чувство то ли непоправимой ошибки, то ли огромной утраты — одно чувство, без предмета его; это было так сильно и внезапно, что жаром охватило лицо и руки — и сердце, замерев, забилось сразу в третьем режиме. Я лежал, не шевелясь, не меняя ритма дыхания, но воздух надо мной дрожал, как над горячей крышей…
12.06. 10 час. 30 мин.
Улица Черемисовская, дом 40. Фирма «ЮП»
— Ты как адмирал Нельсон, — сказал я. — Главное — ввязаться в схватку, а там — Бог поможет Англии.
— Кац-Нельсон, — поправил меня Командор. — Да, прадедушка Хаим был бы таки доволен этим сравнением, нет?
Прадедушку Хаима Командор выдумал. Он чернявый — так что, может быть, и течет в нем еврейская кровь. А может быть, армянская. Или ассирийская. Он сирота — как почти все актеры «Трио». Он даже не знает, откуда взялась в метрике эта его фамилия: Резанов. Крупицыны вот знают… Похоже, поэтому в нем просыпается время от времени национальная озабоченность.
А может, он и впрямь потомок того самого командора Резанова, врага и соратника Крузенштерна?..
Интересно: Командор уверен, будто привлечение в «Трио» сирот объясняется только экономикой — не надо потом платить пенсий.
Я пытался рассказывать ему об янычарах, но он не очень-то слушал.
Панин потряс сигаретной пачкой, порвал ее, заглянул внутрь, потом вопросительно обвел нас глазами; я отдал ему свою. Панин закурил и откинулся на спинку стула.
Стул угрожающе заскрипел.
— По-моему, Пан, — сказал Панин, скосив глаза на сигаретный огонек, — ты сам отворачиваешься от своих же правил. Необходимый минимум информации мы имеем, — он кивнул подбородком на стопку личных карточек, — а все остальное — это праздное любопытство.
Я курил и смотрел на них обоих. Конечно, они были правы. И по форме, и по существу. Нам нужно сорвать покушение, обеспечить безопасность четверки — все прочее не наше собачье дело. Но, но, но… что-то не давало покоя.
Эти триста миллионов в сейфах «КАПРИКО», о которых наконец с оглядкой сообщил Феликс, докопавшийся До чего-то серьезного? М-м… а что мне до них?
— Где у нас карта? — спросил я.
Панин подал карту.
Так… Здесь найдена псевдобомба… здесь и здесь — еще лве квартиры, снятые «пятимартовцами»… Это — посольство Союза Наций, это — Сибири. Это — «КАПРИКО» со своими сейфами… Не может же быть случайным то, что все они расположены на пятачке диаметром полтора километра?