Офицер светит фонариком, читает. Долго читает. Потом отходит, командует. Пердя густыми выхлопами, один панцерваген трогается, освобождая дорогу. В свете наших фар дым похож на пламя. Проезжаем сквозь него — и проваливаемся в пустоту широкой, как футбольное поле.
Пердя густыми выхлопами, один панцерваген трогается, освобождая дорогу. В свете наших фар дым похож на пламя. Проезжаем сквозь него — и проваливаемся в пустоту широкой, как футбольное поле. Ярославской. Направо — ни огонька, налево, страшно далеко, — косые лучи прожекторов. Нам налево. Антон выжимает из «волгаря» все, прожектора приближаются, но он сворачивает налево, опять бессловесный диалог с офицером на заставе, и мы несемся по узкой, похожей на ущелье между двумя бесконечно-длинными многоэтажками, улице, и проходит немало времени, прежде чем я начинаю понимать, где мы и куда едем: вокруг Сокольнического парка, потом — по яузским набережным… Мы несемся, дорога пустая, лишь в одном месте — колонна панцервагенов на обочине, и солдаты с брони смотрят нам вслед. Гепо… черт бы его побрал. Гепо. Ничего. Скоро мы будем знать все. Восторг. Осталось мало.
Женщина кричит и грозит кулаками. Мимо. Только во сне мы боимся крови. Толпа, человек двести, вокруг какого-то дома, светятся все окна, в окнах движение теней. «Верните наших детей! Верните детей!» Мимо. Нас слепят фарами. У Антона белое, ничего не выражающее лицо. Мартин кусает костяшки пальцев. Здесь людей больше, море голов, и солдаты, солдаты… «Где наши дети?!» Я спрятал нескольких, остальных — не успел… Пропуск! Антон тычет пальцем в стекло. Нет, этого мало, требуется пропуск военно-гражданского комитета. Мартин, перегнувшись через Антона, кратко объясняет офицеру, где именно и при каких обстоятельствах видел военно-гражданский комитет. Я обязан задержать вас… Кретин, кричит Мартин, ты вон туда посмотри! — в небе над крышами тлеет красное пятно: Игла все еще горит. Ты хочешь, чтобы следующая петарда сработала под жопой твоего вонючего комитета? Счет идет на секунды, говорю я. Офицер колеблется. Поехали, говорит Мартин, и Антон бросает машину на шлагбаум, треск — мы уже по другую сторону. Еще секунды две чувствую себя на мушке, потом понимаю — не будут стрелять. По обе стороны дороги пустые машины, многие побитые, мы еле протискиваемся местами — и так до поворота на набережную. Набережная восхитительно пуста. Мы несемся, несемся, плавно повторяя изгибы реки, и только один раз — встречные фары и мелькнувший мимо «мерседес», да еще хищные силуэты на мостах, под которыми хрипло взревывает наш старенький дизель. С Лефортовской сворачиваем в переулки, петляем, петляем, петляем — вокзал, и на площади два десятка полевых кухонь в ряд, очереди к ним, с открытых грузовиков раздают хлеб — лес протянутых рук… Все, теперь медленно, медленно… вот они. Ждем, когда перейдет дорогу старуха, неся перед собой фарфоровую супницу. На обочине, одним колесом на тротуаре, стоит наш «хорьх», чуть дальше — светлый «центавр»… Ай да Серега. Ай да сукин сын. Я выпрыгиваю из кабины, он бежит мне навстречу. Глаза у него — каждый по чайнику, и уже ясно, что сейчас он преподнесет мне подарочек.
Молча распахивает багажник, и я вижу… больше всего это похоже на кусок ствола корабельного орудия: цилиндр высотой с полметра, с внутренним диаметром тридцать сантиметров и толщиной стенки сантиметров двадцать пять — двадцать семь… Я уже все понимаю, я царапаю металл ногтем, и остается след. Массивная крышка с выступающим рантом лежит отдельно, в ранте пропилен паз, вот для этого провода со штекером… Я сразу почувствовал, что она тяжелая на ходу, говорит Серега, и я киваю: тут мудрено не почувствовать, когда в багажнике с полтонны свинца.
Какой взрыватель? — спрашиваю я. Чисто радио. Частота? Двадцать один и четыре, семизначный цифровой код. Двадцать один и четыре, тупо повторяю я. Это сколько метров? Примерно четырнадцать. Четырнадцать… Меня будто ударило током. Скорее, завопил я, скорее, пеленгуй! Кого? — уставился на меня Серега.
Какой-то передатчик на четырнадцати метрах гонит цифровые группы! Иду, — Серега попятился, повернулся и побежал к своему фургону. Я закрыл багажник, обошел машину, открыл правую дверь и сел на низкое сиденье, оставив ноги на тротуаре.
Этой зимой группа Фотеева обезвредила в Новониколаевске некую «Миссию» — любителей минировать автомобили и взрывать их в людных местах. Раздобыв агентурным путем характеристики взрывателей, которыми те пользовались, ребята Фотеева запрограммировали раухер так, чтобы он выдавал все возможные комбинации кода, подсоединили его к передатчику и постоянно гнали это в эфир. «Миссионеры» перед очередной акцией стали проверять свою технику — и вся их база ухнула.
Фотееву вставили трехдюймовый фитиль, так как пострадали и посторонние, и перевели в разработчики… Теперь какие-то козлы намерены повторить его подвиг, думая почему-то, что противник располагает только обычными или, на худой конец, мини-ядерными фугасами. А замечательную мину «Тама» в восемь килотонн не желаете попробовать? Теперь я более чем уверен, что она есть — не в этом, так в другом автомобиле, в массивном свинцовом контейнере, исключающем обнаружение приборами…