Мальчишки разбрелись по комнатам. Я открыл буфетную, осмотрелся. Огромный шведский холодильник был полон всяческой еды. В подвале тоже есть какие-то консервы. С голоду не умрут. Вода течет и холодная, и горячая. Ну, все? Пожалуй, что все. Надо идти. Уходя — уходи.
— Пойдем, Герберт, — сказал я. — Покажу, как дверь запирается…
На лестнице я оглянулся. Сашка смотрел нам вслед. Я кивнул ему и улыбнулся — он не ответил. Он не считал нужным скрывать свою обиду.
— Хороший у тебя парень, — сказал я Герберту внизу. — Теперь вам бы еще везения чуток…
Герберт молча кивнул.
Решетка, отделяющая лестницу от подвального помещения, запиралась обычным, хотя и очень сложным замком. Дверь же из магазинчика в подвал была стальная, снабженная системой засовов, делающих ее практически неуязвимой для обычных средств взлома… если, конечно, не отпирать ее налетчикам…
— Вот так это делается, — я показал Герберту, что надо нажимать и что крутить. — Снаружи это можно пробить разве что из гаубицы.
Он шевельнул губами, показывая, что понял юмор.
— Если вы сами не откроете, никто ее не откроет, — я продолжал вбивать это в него, как гвозди в доску… кстати, о гвоздях — где-то тут были гвозди, ага, вот они… и молоток.
— Ты действительно вернешься? — спросил Герберт.
— Если останусь жив, — сказал я.
— И тебе так необходимо идти?
— Не знаю, — сказал я. — Но чтобы выяснить это точно — тоже надо идти.
— Понимаешь… — сказал он и замолчал. Я ждал. — Понимаешь, я тебе стольким обязан…
— Баш на баш, — сказал я. — И вообще… Что именно «вообще», я не знал.
Мы пожали друг другу руки — и вдруг обнялись, крепко, неистово.
— Мальчишки, — сказал я. — Все на тебе. Удачи вам.
— Тебе удачи. Возвращайся.
— Вернусь.
Наших часовых я отправил в подвал и постоял немного, слушая, как Герберт запирает дверь. Кажется, он все делал правильно. Тогда я забил наружную дверь гвоздями, поставил замысловатую закорючку, сегодняшнее число, значок двойного треугольника на куске липкой ленты — и запломбировал дверь.
Улицы были мертвенно-пусты. Казалось, город брошен многие месяцы назад. Только изредка мерещилось, что за стеклами шевелятся шторы. Кто-то еще жил здесь, кого-то еще тревожил звук мотора. Кто-то еще надеялся…
А на что надеюсь я?
Ни на что.
Ни малейшего просвета впереди. Ни малейшей зацепки. Ни единого шанса на успех.
И очень мало шансов уцелеть.
Было жутко и весело, как во сне, когда падаешь с большой высоты.
Год 2002. Михаил 27.04. 23 час.
Константинополь, полицейский участок №40
Незнакомый полицейский сержант картинно-русского обличья долго рассматривал мой пропуск.
— Плохи дела, парень, — сказал он. — Чертовы японцы…
— Кто стал за президента, не слышали?
— Вице. Этот, как его…
— Ковалев?
— Точно, Ковалев. Кто такой — никогда не слышал.
— Его назначили недавно. Тархан же, который раньше был, умер. Хорошо, хоть он живой остался. Я боялся, что — кто-то из генералов.
— А чем плохи генералы?
— Да они, может, и хороши… в мирное время. Впрочем, не знаю. Пойду я, — меня вдруг передернуло: будто за воротник протекла холодная струйка. И вдруг показалось, что сейчас вывалится засунутый сзади за пояс вальтер. — Может, все еще обойдется.
— Хотелось бы, — с сомнением сказал сержант. На лестнице, ведущей в госпиталь, было темно. И полутемно в коридоре. Госпиталь засыпал. Две медсестры, толкая перед собой стеклянный многоэтажный столик со шприцами и лекарствами, выходили из палаты. Вид у них был утомленный. Увидев меня, они остановились.
— Дежурить, — сказал я. — У меня пропуск.
— Пропуск, — повторила одна из них. — Покажите. И стала рассматривать эту бедную бумажку с той же дотошностью, что и сержант внизу.
— Что-то случилось?
— Пропуск правильный, — объявила она. Вторая кивнула.
— В чем все-таки дело? — настаивал я.
— Вас не касается, — голос ее был склочный.
— Было предупреждение, — сказала вторая.
— Понятно, — кивнул я.
Дверь в палату, где лежал Тедди, была чуть приоткрыта, и видно было, что там совсем темно.
— Юра, — шепотом позвал я, не входя. Никто не ответил. — Спишь, чертов сын?
Молчание. Я вошел…
Если бы в коридоре горел полный свет, мне был бы конец. Но так — глаза успели привыкнуть к полумраку. Метнувшуюся тень я увидел. И успел выставить руки.
Удар был сильный — как дубиной. Левый локоть онемел сразу. Я неловко отбрыкнулся, нога попала во что-то легкое. Тут же с другой стороны зажглись два красных глаза. Раздалось шипение: ххааа! Это была смерть. Я упал на колени, правая рука метнулась назад, к пистолету. В свое время инструктор учил нас: никаких предохранителей! Патрон в патронник — и медленно отпустите курок. Так и носите, это достаточно безопасно. Зато теперь первый выстрел производится, как из револьвера, самовзводом. Экономится уйма времени… почти полсекунды…
Так и получилось. Я успел выхватить пистолет и на жать спуск. Опять же как учили — дважды. В первое вспышке я увидел исполинскую кошачью морду с ощеренной пастью и, огромные лапы по сторонам; во второй — какой-то бесформенный ком…
Тот, кто бил меня первым, бросился вновь, но в последний миг изменил направление — проскочил за спиной. Я все еще стоял на коленях и был скован в маневре. По этому, когда я вскочил и выбежал в коридор, там все было кончено.