— Ну, раз ты меня так хвалишь, то я еще разок блесну эрудицией. Древние греки очень высоко ценили гимнастику и всячески поощряли увлечение ею. Победившим в соревнованиях они даже выдавали ценные подарки. Однако, как это ни странно, не сохранилось ни одного документа, свидетельствующего о том, что когда-нибудь присваивались награды ученым за знания. Я до сих пор продолжаю удивляться этому.
— И в самом деле, странно. — Сейчас Судзуки-кун был готов соглашаться с Мэйтэем во всем.
— И вот всего несколько дней назад, занимаясь своими исследованиями в области эстетики, я неожиданно открыл причину этого явления. Как лед растаяли сомнения многих лет, я получил величайшее удовлетворение, когда наконец вырвался из плена заблуждений и почувствовал себя на вершине блаженства.
Мысли Мэйтэя вознеслись столь высоко, что даже на лице такого мастера говорить приятные вещи, каким был Судзуки-кун, появилось выражение растерянности. Хозяин сидел потупившись и постукивал палочками из слоновой кости по краю тарелки, словно желая тем самым сказать: «Ну, опять началось». Только Мэйтэй продолжал распинаться с самодовольным видом:
— Кто же тот человек, который с предельной ясностью объяснил это противоречивое явление и рассеял окутывавший нас веками мрак неизвестности? Это греческий философ, который будет считаться величайшим ученым до тех пор, пока существует наука. Имя ему Аристотель. В его трудах говорится… эй, не стучи по тарелке и слушай внимательно… Призы, которые получали греки на состязаниях, ценились гораздо выше проявленного ими искусства. Поэтому они служили одновременно и премиями, и средством поощрения. Ну, а как же обстоят дела со знаниями? Если давать вознаграждение за знания, то это должно быть нечто более ценное, чем знания. Но разве есть на свете сокровище дороже знаний? Нет и не может быть. Если же в качестве вознаграждения избрать какую-нибудь обыкновенную вещь, то это значит оскорбить достоинство знаний. Они рассудили так: даже горы ящиков величиной с Олимп, в каждом из которых содержится по тысяче золотых, даже всех богатств Креза недостаточно для того, чтобы вознаградить за знания, а поэтому было решено никогда не давать ученым призов. Теперь, очевидно, становится вполне понятным, что ни золото, ни серебро, ни медь не могут служить вознаграждением, достойным знаний. Итак, после того как мы усвоили этот принцип, обратимся к волнующей нас проблеме. Что представляет собой некто Канэда? Это же не человек, а банкнота с глазами и носом. Образно выражаясь, он не что иное, как сплошная ходячая банкнота. Дочь ходячей банкноты в таком случае не больше, чем ходячая почтовая марка.
Дочь ходячей банкноты в таком случае не больше, чем ходячая почтовая марка. С другой стороны, что собой представляет Кангэцу-кун? Страшно сказать, он первым окончил величайший храм науки и, отбросив всякую мысль об усталости, принялся денно и нощно изучать стабильность желудей. Однако он не остановился на желудях и пошел в своих исследованиях дальше. Сейчас он находится накануне опубликования своего удивительного трактата, который затмит славу даже лорда Кельвина [91]. Правда, однажды он совершил неудачную попытку прыгнуть с моста Адзумабаси, но это событие можно объяснить обычной для горячего юноши склонностью к пароксизмам. Оно нисколько не повлияло на его репутацию, и он по-прежнему слывет оптовиком знаний. Если говорить о Кангэцу-куне в выражениях, характерных для меня, то он — ходячая библиотека, двухсотвосьмидесятимиллиметровый снаряд, начиненный знаниями. Если этот снаряд в одно прекрасное время взорвется в ученом мире… что будет, если взорвется… обязательно взорвется… и тогда…
Когда Мэйтэй дошел до этого места, образные выражения, которые он сам считал столь характерными для себя, иссякли, и он не мог подбирать их так быстро, как ему хотелось бы. Он напоминал армию на поле боя, которая настолько истощилась, что того гляди дрогнет и обратится в бегство, — в общем, как говорят в народе: «Начал за здравие, а кончил за упокой». Однако вскоре ему удалось побороть минутную слабость, и он продолжал:
— Ходячие марки, пусть их будет десятки миллионов, обратятся в прах. Поэтому совершенно недопустимо, чтобы Кангэцу женился на девице, которая ему абсолютно не подходит. Я никогда не примирюсь с этим — ведь это все равно как если бы огромный слон — умнейшее из животных, женился на маленькой свинье — существе самом подлом среди животных. Правда, Кусями-кун?
Хозяин снова принялся молча постукивать по тарелке. Судзуки-кун немного струсил и не нашел ничего лучшего, как сказать:
— Ты не совсем прав…
Он не знал, что может выкинуть мой беспардонный хозяин, если в добавление ко всему, что уже было сказано в адрес Мэйтэя раньше, он скажет еще какую-нибудь чушь. Самым благоразумным было бы сдержать натиск Мэйтэя и постараться благополучно выйти из затруднительного положения. Судзуки-кун — человек хитрый. Он понимает, что в нынешние времена принято избегать ненужных трений, ибо споры — типичный пережиток феодальной эпохи. Ценность человеческой жизни определяется не словами, а делами. Если все идет так, как ты сам этого желаешь, и постепенно приближается к своему успешному завершению, значит цель жизни достигнута. А существует еще «райский» принцип жизни, когда все достигается легко, без всякого труда и беспокойств. Судзуки-кун, следуя этому «райскому» принципу, преуспевает в делах, благодаря тому же «райскому» принципу носит золотые часы. Наконец, если бы не «райский» принцип, он бы никогда не удостоился поручения супругов Канэда и не сумел бы так ловко привлечь на свою сторону Кусями-куна, — что и говорить, все было бы улажено, если бы не явился этот бродяга Мэйтэй, к которому нельзя подходить с обычной человеческой меркой. Весь его вид внушает подозрение, что его психика отличается от психики нормального человека, и это, естественно, приводит Судзуки-куна в некоторое замешательство. «Райский» принцип был введен одним джентльменом в эпоху Мэйдзи, принят на вооружение Судзуки Тодзюро-куном, а сейчас этот самый Судзуки Тодзюро-кун из-за «райского» принципа оказался в затруднительном положении.