— Это тот, который вы мне недавно изволили подарить. Он такой красивый, что мне все жалко было его носить, я его хранила в корзинке. Но старый испачкался, поэтому пришлось переменить.
— Когда же я тебе его дарила?
— На Новый год. Вы тогда купили его в «Сирокия»… На зеленовато-коричневом поле — набивка в виде программы сумо. Вы сказали, что он вас старит и что вы дарите его мне. Вот как было дело.
— Чушь какая-то. Он тебе очень к лицу, у-у противная.
— Весьма тронута.
— Да я и не собираюсь тебя хвалить. Противная, говорю.
— Как так?
— Почему ты взяла и не сказала, что он красивый?
Горничная в недоумении посмотрела на молодую госпожу и ничего не ответила.
— Если уж он тебе идет, то на мне и подавно не будет выглядеть смешно.
— Он вам, конечно, очень пойдет.
— Ах ты, знала, что пойдет, и молчала. Теперь носишь как ни в чем ни бывало, дрянь ты этакая.
Брань лилась неудержимым потоком. Я внимательно следил за тем, как разворачиваются события. В это время раздался голос Канэда-куна.
— Томико! Томико! — позвал он дочь.
Барышне ничего не оставалось, как крикнуть «иду» и отправиться к родителям. Болонка, чуть побольше меня ростом, у которой глаза и нос были как бы стянуты к середине морды, помчалась за ней. Все так же крадучись, я выскочил на улицу через черный ход и пустился бежать домой. Успех экспедиции превзошел все мои ожидания.
Покинув прекрасный дом Канэда, я через несколько минут оказался возле нашего грязного домишка. У меня возникло такое ощущение, словно с залитой солнечным светом горной вершины я вдруг спустился во мрак глубокой пещеры. Во время пребывания в особняке Канэда мои мысли были заняты совсем другим, и я не обратил внимания ни на убранство комнат, ни на фусума [74], сёдзи и тому подобное, но как только я очутился в нашем жилище, я тотчас же почувствовал все его убожество, страшно затосковал по этой так называемой банальности. Похоже, что дельцы — люди более выдающиеся, чем учителя. Однако эта мысль показалась мне несколько странной, и я решил спросить, что думает по этому поводу мой уважаемый хвост. «Правильно, правильно», — донеслись из кончика хвоста слова божьего откровения.
Вхожу я в гостиную и, к своему глубокому удивлению, обнаруживаю, что Мэйтэй-сэнсэй все еще здесь. В хибати наподобие пчелиных сот натыкано множество окурков, а сам Мэйтэй, удобно развалясь, о чем-то разглагольствует. Тут же неизвестно откуда появившийся Кангэцу-кун. Хозяин, подперев голову рукой, сосредоточенно рассматривает расплывшееся по потолку дождевое пятно.
Хозяин, подперев голову рукой, сосредоточенно рассматривает расплывшееся по потолку дождевое пятно. Собрание все тех же беспечных лентяев.
— Кангэцу-кун, тогда ты сохранил в тайне имя женщины, говорившей о тебе даже в бреду, теперь-то, наверное, можно сказать, кто она, — принялся подтрунивать Мэйтэй.
— Я бы сказал, если бы это касалось меня одного, но ей может быть неприятно…
— Значит, все еще нельзя?
— К тому же я дал слово жене профессора.
— Дал слово молчать?
— Да, — ответил Кангэцу-кун и начал, как обычно, теребить шнурок своего хаори. Это был необычный шнурок, фиолетового цвета, в продаже таких не встретишь.
— Этот шнурок напоминает об эпохе Тэмпо [75], — не поднимая головы, пробормотал хозяин. История с девицей Канэда его нисколько не трогала.
— Да, эпохи японо-русской войны здесь не чувствуется. Этот шнур так и просится к боевому камзолу с гербами да походному шлему. Говорят, то Ода Нобунага [76] на свадьбе связал свои волосы в пучок вот этим самым шнуром, — произнес Мэйтэй, как всегда очень серьезно. Кангэцу-кун тоже серьезно ответил:
— Да, действительно этим шнурком пользовался мой дед во время усмирения восстания в Тёсю.
— Самое время преподнести его в дар какому-нибудь музею, а? Ведь то, что ученый-физик Мидзусима Кангэцу-кун, читающий доклад на тему: «Механика повешения», выглядит, как какой-то запаршивевший хатамото [77], непосредственно влияет на его репутацию.
— Конечно, можно было бы последовать вашему совету, но есть люди, которые говорят, что этот шнурок мне к лицу, и потому…
— Кто сказал тебе такое? У этого человека нет никакого вкуса, — громко проговорил хозяин, переворачиваясь на другой бок.
— Вы его не знаете…
— Ладно, допустим, что не знаем, но все-таки кто?
— Да так, одна женщина.
— Ха-ха-ха. Ох, и любишь ты напустить тумана. Хочешь, угадаю? Это та самая женщина, которая звала тебя со дна Сумидагава. Да, кстати, не попробовать ли тебе еще раз отправиться к праотцам уже в этом хаори? — нанес Мэйтэй неожиданный удар с фланга.
— Ха-ха-ха. Больше со дна реки она меня не зовет. В той райской обители, что находится на противоположной стороне…
— Не такая уж она и райская. Один нос чего стоит!
— Что такое? — воскликнул Кангэцу, подозрительно поглядывая на приятелей.
— Только что здесь был носище. Мы просто обомлели при его появлении, правда, Кусями-кун?
— Угу, — буркнул хозяин, лежа распивавший чей.
— Носище? Вы это о ком?
— О достопочтенной мамаше твоей дражайшей дамы сердца.
— Что, что?
— Женщина, назвавшаяся женой Канэда, приходила и расспрашивала о тебе, — с серьезным видом объяснил ему хозяин.