Более того, общество еще отринет его. А это уже посерьезнее, чем исключение из гимназии.
Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.
— Сэнсэй.
Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:
— Входи же.
— У вас, кажется, гость, — все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.
— Ничего, заходи.
— Я, собственно, пришел за вами…
— Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.
— На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
— На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
— Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.
— На что это тебе? Иди сюда.
Кангэцу- кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.
— Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?
— Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.
— Еще чего!
— Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.
— Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.
— Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.
— А зачем все это ощущать?
— А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!
— Так уж и заревут по твоему приказанию?
— Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими… [150]
— Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?
— Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
— Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?
— И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
— Да, это ужасно страшно.
— Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
— Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:
— Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу- кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Он спросил:
— Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу- кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.
— Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
— Что вы! Я не хочу.
— Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
— Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».
— Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.
— А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
— Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
— Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
— Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.
— Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу- кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
— О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
— Женщины клеили. Правда, хорошо?
— Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
— Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить замуж.
— Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
— Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.
— Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
— Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин. Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал: