Хозяин не спеша поднялся и заговорил очень горячо и убедительно:
— Ну, разумеется! Кому нужна дочь таких типов! Смотри, Кангэцу-кун, не женись на ней!
Для того чтобы каким-нибудь образом выразить свое согласие, я мяукнул два раза: «Мяу, мяу». Судя по виду Кангэцу-куна, нельзя было сказать, чтобы его взволновала тирада Мэйтэя.
Судя по виду Кангэцу-куна, нельзя было сказать, чтобы его взволновала тирада Мэйтэя.
— Что ж, — сказал он, — если мои уважаемые учителя придерживаются такого мнения, то я мог бы и воздержаться, но если она примет мой отказ близко к сердцу и заболеет, то вина падет на меня…
— Ха-ха-ха, и будешь ты без вины виноватым!
Лишь один хозяин отнесся к словам Кангэцу серьезно.
— Что за глупости! Ведь у такой тупицы дочь должна быть абсолютным ничтожеством! Подумать только, пришла первый раз в дом и давай налетать на хозяина. Спесь из нее так и прет, — выпалил он, задыхаясь от злости. За забором снова послышался дружный хохот. Потом один закричал: «Оболтус спесивый!» «Не хочешь ли переехать в дом побольше!» — подхватил другой. Третий во всю глотку заорал: «Я тебе очень сочувствую, но сколько бы ты ни пыжился, ты всего-навсего жалкий трус!»
Хозяин вышел на галерею и заорал голосом, не уступающим по силе голосу противника:
— Прекратить шум! Остановились нарочно у самого забора…
— Ха-ха-ха, дикий чай, дикий чай! — тут же посыпался на него град оскорблений.
Хозяин, взбешенный такой наглостью, схватил трость и выскочил на улицу. «Вот здорово! Давай, давай!» — захлопал в ладоши Мэйтэй. Кангэцу только ухмылялся, покручивая шнурок своего хаори. Через отверстие в заборе я проник на улицу и оказался рядом с хозяином, который со скучающим видом стоял, опершись на трость. На улице не было ни души.
Глава IV
Я по- прежнему посещаю усадьбу Канэда. Теперь нет необходимости объяснять, что значит «по-прежнему», ибо уже известно: «по-прежнему» равно «часто», возведенному в квадрат. То, что сделано однажды, хочется повторить еще раз, а испытанное дважды хочется испытать и в третий раз. Любопытство присуще не только человеку, оно даже кошкам дано от рождения. Когда одно и то же действие повторяешь несколько раз, его можно считать привычкой, а постепенно привычки у нас, точно так же как и у людей, превращаются в жизненную необходимость. И если у кого-нибудь возникнет недоумение, зачем я так часто наведываюсь в усадьбу Канэда, то, прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы спросить: «А почему люди вдыхают через рот и выпускают через нос дым? Если уж люди без зазрения совести вдыхают то, что и для желудка вредно и кровообращению не способствует, то и я не хочу, чтобы меня слишком сурово укоряли за частые визиты в усадьбу Канэда. Ведь усадьба для меня что табак».
Я не совсем точно выразился, когда сказал «наведываюсь». Ведь не шпион же я какой-нибудь или прелюбодей. Правда, я хожу к Канэда без приглашения, но отнюдь не для того, чтобы стащить кусок макрели или пошушукаться с болонкой, у которой нос и глаза словно судорогой перекосило. При чем тут шпион?… Об этом не может быть и речи. Если вы спросите меня, какая профессия на свете самая постыдная, я отвечу, что более гнусного занятия, чем шпионаж и ростовщичество, не существует. Действительно, однажды во мне пробудилось несвойственное кошкам благородство, и ради Кангэцу-куна я мимоходом подсмотрел, что делается в доме Канэда, но это случилось только раз, я больше никогда не совершал подлых поступков, которые бы шли наперекор кошачьей совести… Тогда зачем же я употребляю такие подозрительные слова, как «наведываюсь»? О, это имеет очень глубокий смысл. Откровенно говоря, по моему мнению, небеса созданы для того, чтобы покрывать собой все сущее, а земля — чтобы нести на себе все сущее… даже такие заядлые спорщики, как люди, — и те навряд ли станут отрицать этот факт. Итак, сколько же труда затратили люди на создание небес и земли? Оказывается, они даже пальцем не шевельнули! Нет такого закона, по которому бы можно было считать своей собственностью то, что тобою не создано.
Впрочем, это их дело, но они не имеют права запретить другим ходить там, где им вздумается. Изобретательность людей дошла до того, что они нагородили всюду заборов, набили кольев, разделив земные просторы на земельные участки господ таких-то или таких-то. Это выглядит примерно так же, как если бы они протянули по голубому небу веревки и объявили: «Эта часть неба — моя, а вон та — его». Коль скоро землю продают мелкими участками в один цубо, то почему бы не продавать воздух, которым мы дышим, разделив его на кубические сяку. А если нельзя продавать в розницу воздух, если абсурдно делить небо на квадратные сяку, то столь же абсурдно устанавливать частную собственность на землю. Я твердо придерживаюсь этой точки зрения, а поэтому хожу всюду. Впрочем, я хожу только туда, куда мне захочется идти. И если уж я захочу куда-нибудь попасть, меня ничто не способно остановить, я твердо иду к своей цели. С какой стати я буду стесняться таких, как Канэда… Однако наша кошачья беда заключается в том, что мы вовсе не так сильны, как люди. Поскольку мы живем в мире, где существует даже поговорка: «Прав тот, кто силен», то кошкам никогда не удастся доказать свою правоту, какие бы разумные доводы они ни выдвигали. А если попробуешь настаивать на своем — того и гляди отведаешь, подобно Куро, коромысла хозяина закусочной. В том случае, когда правда оказывается на твоей стороне, а сила — на стороне противника и надо решить, как быть дальше — либо отказаться от своих убеждений и уступить, либо отстаивать их до конца, я, разумеется, предпочту последнее. Но мне придется таиться, чтобы избежать коромысла. А коль скоро мне ничто не мешает зайти в чужой дом, я не могу удержаться от этого. Вот почему я тайком захожу в усадьбу Канэда.