Збыслав все еще скрежетал зубами, да сам Освальд невольно хмурил брови. Добжинец совсем ослаб и стоял оперевшись на оруженосца. Однако гордый
шляхтич прилагал последние усилия, чтобы не выдать свое истинное состояние. Садиться и уж тем более ложиться в постель при всех он не станет.
— Мудрое решение, — Бурцев кивнул рыцарю. — А теперь… Янек, нам пора. Пану рыцарю нужно отдохнуть.
Он открыл тяжелую дверь, выглянул в пустой коридор, стены которого едва освещал свет редких чадящих факелов.
— Лекаря! — громко крикнул Бурцев в гулкую полутьму.
— Лекаря! — громко крикнул Бурцев в гулкую полутьму.
Навстречу ему уже семенил седовласый врачеватель.
— И что теперь? — спросил Янек, когда они очутились на свежем воздухе. Кажется, и он, и его дружинники окончательно и бесповоротно признали
Бурцева своим новым вожаком. Что ж, тоже какой-никакой, а карьерный рост.
— Будем искать подземный ход, о котором говорил Бенедикт. Освальд прав. Княжну нужно отбить у куявцев. И с этим надо поспешить. Эх, знать бы
еще, по какой дороге Казимир повел свой отряд в Легницу.
— Туда ведут две дороги, — проговорил Янек. — Одна через Свидницу, другая через Сродо. Но нам разделяться никак нельзя. Слишком уж нас мало —
порознь куявцев не одолеть. Придется, верно, идти наудачу. Даст Господь — не ошибемся.
За спиной вдруг скрипнула дверь, ведущая в покои Освальда. Бурцев резко развернулся, вырывая из ножен меч. Добжинец, конечно, дал слово рыцаря,
но вот с разъяренного Збыслава или хмуробрового дядьки Адама, пожалуй, станется напасть на врага, перешедшего дорогу их господину. Однако из
полутьмы коридора выступил не гигант-оруженосец и не бородатый стрелок, а лекарь Бенедикта. Старик, увидев обнаженное оружие, в ужасе попятился
обратно.
— В чем дело? — нахмурился Бурцев. — Почему ты не у постели раненого?
— Меня опять прогнали, — старый врачеватель растерянно развел руками. — Пан рыцарь в великом гневе и не желает сейчас ничего слышать о лечении.
Но он очень слаб. Наверное, когда пан Освальд успокоится, меня позовут снова.
— Хорошо, — Бурцев бросил клинок в ножны. — Тогда жди у дверей покоев.
Старик, однако, замешкался на пороге.
— Что еще?
— Мне… э-э-э… Мне нужен человек по имени Вацлав. Я слышал, как пан Освальд Добжиньский, гм… — лекарь помялся в нерешительности, — непристойно
ругался и призывал страшные кары на головы Вацлава и всех, кто ушел вместе с ним. Насколько я понял, Вацлав — кто-то из вас?
— Я Вацлав, — кивнул Бурцев. — Что ты хотел мне сказать?
Старик красноречиво глянул на краковских дружинников. Те деликатно отошли в сторону. Врачеватель же, склонив голову к самому уху собеседника,
торопливо зашептал:
— У меня послание для кмета Вацлава, который до лагеря Освальда Добжиньского сопровождал э-э-э… некую особу…
— Говори! — прошипел Бурцев. Он с такой силой вцепился в плечо лекаря, что тот поморщился от боли. — Что тебе известно о княжне?
— Я не знаю никаких княжон — Богом клянусь! — Глаза старикана расширились от испуга. — Просто недавно мне пришлось лечить молодую девушку в
одежде служанки, которую привез во Вроцлав к Казимиру Куявскому какой-то рыжий кмет. Мне сказали, она случайно поранилась, забавляясь чужим
мечом. Но я много ран повидал на своем веку и готов чем угодно поклясться, что та отметина под левой грудью девушки появилась совсем не
случайно.
— Ее… — Бурцев побледнел, — ее хотели убить?!
— Вряд ли, — покачал седой головой врачеватель. — Если б хотели, так убили бы. Тут другое. Сдается мне, она сама вырвала у кого-то из воинов
Казимира меч и пыталась покончить с собой.
Бурцев прикрыл глаза, глубоко вздохнул:
— Она сильно пострадала?
— Пустяки, — махнул рукой лекарь, — Ничего серьезного. Девчонке, видно, помешали довести задуманное до конца. Или сама струсила в последний
момент. Просто распорола себе кожу да по ребрам шкорябнула. Но крови было много, потому меня и вызвали.
Просто распорола себе кожу да по ребрам шкорябнула. Но крови было много, потому меня и вызвали. Князь Казимир встревожился тогда не на
шутку, пригрозил: мол, если девчонка умрет, следующим на тот свет отправлюсь я. Зато когда князь понял, что девица выживет, то даже наградил
меня — целую гривну дал. Уж не знаю я, чего это Казимир так печется о простой служанке, однако рад он был безмерно. А еще под страхом смерти
запретил говорить о случившемся кому бы то ни было. Так что я сейчас головой своей седой рискую…
— Ты говорил о послании, — напомнил Бурцев.
— Вот оно, — воровато оглядевшись по сторонам, лекарь быстро сунул ему в руки клочок смятого пергамента. Поверх мелко исписанного чернилами
текста — видимо, состава лечебного снадобья — чья-то рука торопливо и широко начертала несколько слов буровато-красным.
— Что это? — вопрос был риторическим. Бурцев достаточно хорошо знал цвет крови.
— Когда меня оставили наедине с раненой, — лекарь часто и виновато заморгал, — чернил у нас не оказалось. Зато у меня нашелся пергамент и
палочка для смешивания целебных порошков. Девушка писала ею. И… и своей кровью.
— Я бы не позволил, — торопливо добавил старик, увидев, как сжались вдруг кулаки собеседника, — но она сказала, это очень важно.
Бурцев кивнул. Это действительно было важно. Вообще-то в Средние века не каждый дворянин мог похвастаться грамотностью. Но, видимо, предки