с обеих сторон огородили дорогу сплошным частоколом. Солнечный свет рассеивается в сплошном переплетении набухших почками ветвей и колючих
еловых лап. Но не эта же причудливая игра теней заставила так нервничать опытного воина Кхайду-хана?
— Что тебя встревожило, Бурангул?
Сотник ответил не сразу.
Сначала стрельнул узкими глазками по сторонам. Потом заговорил:
— Происходит что-то необычное, Вацалав.
— Что именно?
Бурангул замялся. И вместо ответа сам задал вопрос:
— Могут ли волки лазить по деревьям?
Гм-м, неужели настолько велик суеверный ужас степняка перед лесом?
— Ты о чем, Бурангул?
Вновь юзбаши не торопился с ответом. Он еще раз огляделся.
— Я был лучшим охотником в нашем роду, и мой глаз редко ошибается.
— Ну, и?
— Вон там, — Бурангул указал взглядом в сторону необхватной ели, тяжелые лапы которой нависали над самой дорогой. — Наверху. Там только что
мелькнула волчья шкура.
— Стоять! — рявкнул Бурцев, резко вскидывая руку. Дружина новгородцев и кочевников-степняков остановилась. Кони всхрапывали, люди тихонько
переговаривались. Поднялись шиты, кто-то потянул из ножен сталь.
— Никому не двигаться! — приказал Бурцев. — Бурангул — со мной!
Вдвоем они приблизились к дереву, на котором татарскому сотнику померещился волк.
— Дядька Адам! — громко окликнул Бурцев. Лесное эхо отозвалось сразу. Человек — нет. Он сложил руки рупором:
— Дядь-ка А-дам!
Эхо. Тишина. Неужели ошибся? Да мало ли шастает нынче по польской глухомани волчьешкурых лесных братьев. Но до чего же не хотелось бы сейчас
драться ни с разбойниками, ни с партизанами за право проехать через злополучный ельник.
— Освальд! Збыслав! — позвал Бурцев. — Это я, Вацлав!
Треск ветвей справа… Чуткий татарин вскинул лук.
Всадник, что продирался к лесной дороге, орудовал мечом как мачете, прикрываясь щитом от сучьев, норовивших расцарапать лицо. Знакомый щит! И
выцветший потускневший герб тоже: серебристая башенка на синем фоне. Да и эти пышные усы не узнать невозможно. Освальд!
— Опусти оружие, — шепнул Бурцев сотнику.
— Но…
— Я сказал, опусти.
Тетива лука ослабла, наконечник стрелы склонился к земле. Это, конечно, ничего не значит. Пальцев-то с тетивы Бурангул не убрал, а навскидку он
тоже бьет неплохо.
Глава 69
Добжиньский рыцарь, выбравшись на дорогу, остановил коня напротив Бурцева. Усмехнулся — не то чтоб по-доброму.
— Ты все-таки якшаешься с язычниками, Вацлав? Гляжу, в большие паны у них выбился!
Свой меч Освальд уже спрятал в ножны. Рука его теперь лежала на булаве, притороченной к седлу. Раньше у добжиньца такого оружия не было.
Интересно, откуда взялся этот увесистый трофей?
— Выходит, рыжий Яцек не лгал, — продолжал Освальд. — Только ума не приложу, почему ж тогда ты побил Збыслава на Божьем суде? И против татар под
Вроцлавом рубился так славно! Пороки их пожег. Правда, князька захватить не смог. Или не захотел? Хитер ты, Вацлав, ох хитер…
— Не в хитрости дело, — ответил Бурцев по-польски. — Просто ты решил от меня избавиться, а я нашел себе новых союзников.
— Ну-ну… — еще раз оскалил зубы рыцарь.
Молодой горячий конь под ним грыз узду и приплясывал. Освальд, однако, крепко держался в седле, а сильного скакуна утихомиривал едва заметными
движениями пальцев и пяток. Быстро же добжи-нец оправился после Вроцлава…
— Вижу, твои раны зажили, Освальд.
— С Божьей помощью. Сабли язычников не всегда секут насмерть.
Быстрый взгляд в сторону Бурангула… Сотник слов польского рыцаря, конечно, не понял, однако презрительные нотки распознал безошибочно. На лице
татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, не убранной с тетивы. Сабли саблями, но смерть, затаившаяся в
этом кусочке заточенного металла, своего не упустит.
На лице
татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, не убранной с тетивы. Сабли саблями, но смерть, затаившаяся в
этом кусочке заточенного металла, своего не упустит. Бурцев на всякий случай двинул лошадь, вклиниваясь между добжиньцем и татарским юзбаши.
Кровопролитие сейчас крайне нежелательно.
— Сабли язычников, Освальд, могут оказаться полезными. К тому же со мной идут не только татары, но и русичи из новгородской дружины.
— Что язычники, что пособники византийской ереси — для доброго католика все едино!
Однако, судя по тону, рыцарь говорил сейчас не то, что думал. Или не совсем то. Освальд был заинтригован.
— И те, и другие бились против тевтонов, выступивших на стороне Генриха Силезского. А орденских братьев, помнится мне, ты жалуешь еще меньше,
чем иноверцев. Литвин Збыслав и прус дядька Адам тоже ведь язычники…
— Не тебе судить, Вацлав, кого я жалую, а кого нет.
— Судить не мне, да… Но твоего герба на Добром поле под стягами Генриха Силезского я почему-то не видел. Тевтонские кресты заметил, куявский
штандарт — тоже, а твою башню — нет.
— Я никогда не стану сражаться бок о бок с куявцами — вассалами мазовецкого князя и тем более с рыцарями Конрада Тюрингского. И те, и другие
повинны в смерти моего отца. Это раз. Генрих Силезский и остальные польские князья-прихвостни ордена давно приговорили меня и моих людей к