перехода, попавшей в Нижнем парке под резиновую дубинку Бурцева. Уж не эту ли колдовскую башню искал в Польше китайский мудрец Сыма Цзян? А что,
очень даже может быть. Впрочем, сейчас-то какой от этого прок?
Пока комтур открывал массивные двери из мореного дуба, обитого железом, Бурцев шепотом задал добжиньцу другой занимавший его вопрос. Куда более
актуальный.
— Что ты сказал этому бородатому, Освальд? Ну, насчет шлемов?
— Что мы дали обет до конца весны не открывать лиц солнечному свету. А вы двое к тому же скованы обетом молчания. И позволяете себе лишь
тихонько бормотать под нос молитвы.
— Здорово! — восхитился находчивостью рыцаря Бурцев.
Для убедительности захотелось даже прочесть что-нибудь из «Отче наш», да погромче. К счастью, он вовремя спохватился. Православные молитвы тут
явно не покатят.
Хорошая все-таки штука — ведро на голове. Под ним никто не углядит улыбки перешептывающегося молчальника.
Глава 74
Брат-комтур ввел их в солидных размеров строение у основания центральной замковой башни. Безлюдный мрачный зал вызывал у Бурцева стойкую
ассоциацию с гаражом или ангаром. Тяжелые дверные створки, которые прикрыл за ними провожатый, висели на крепких петлях. Такие ворота могли,
наверное, выдержать удары тарана, если неприятель прорвется во внутренний двор замка. А пространства за ними было достаточно, чтобы укрыть
небольшой отряд воинов.
Полумрак, царивший в зале, после яркого весеннего солнца казался непроглядным. Факелы здесь не горели, а узкие окна-бойницы на верхнем ярусе,
где к стенам лепились дощатые галереи и тесные площадки для стрелков, почти не пропускали света. Только небольшая мерцающая лампадка перед
распятием на стене давала возможность хоть что-либо разглядеть в сырой темноте.
Когда глаза привыкли к скудному освещению, Бурцев различил вдоль стен столы и лавки из грубо отесанных досок. И гигантский — хоть топи его теми
же столами и лавками — камин. Сейчас, правда, в огромной черной пасти не тлело ни уголька. А напрасно! Бурцев невольно поежился от застаревшей
стылости и промозглости.
Сопровождающий их рыцарь что-то проговорил и скрылся за неприметной дверью у камина. Скрипнули подржавевшие петли, факельные отблески на секунду
возникли в дверном проеме. И — тишина.
— Что он сказал, Освальд?
— Чтобы мы ожидали в трапезной.
Трапезная? Так это она и есть? Ну, ничего ж себе столовка!
— Он доложит о нас магистру, — продолжал добжинец, — и пришлет кого-нибудь помочь нам разоблачиться. Еще сказал, что теперь мы можем смело
снимать шлемы, поскольку здесь солнечный свет не помешает соблюдению нашего обета.
Да уж, что верно, то верно… Солнце сюда отродясь не заглядывало. А вот света от лампадки достаточно, чтобы, приглядевшись, опознать лица
чужаков.
Снова раздался скрип у камина. В дверном проеме появился заспанный глуповатого вида слуга в темных одеждах. Почтительно поклонился и молча
шагнул к ближайшему гостю. Ближе всех стоял Бурнагул.
Когда чужие руки потянулись к его шлему, татарский сотник отшатнулся в сторону, стараясь уйти из освещенного лампадкой пространства.
— Хэр райтер?! — озадаченно пробормотал прислужник. Сонливость с него как рукой сняло.
Бурцев напрягся. Не нужно быть великим знатоком немецкого языка, чтобы услышать в этом «господин рыцарь?» удивление, граничащее с тревогой.
Бурангул все-таки позволил прикоснуться к своему шлему. При этом, правда, ладонь татарского сотника легла на рукоять меча. А когда железный
горшок был снят, на ошарашенного слугу воззрилась раскрасневшаяся физиономия азиата с глазами еще более узкими, чем смотровые щели
ведрообразного шлема. Недобрая ухмылка скользнула по губам юзбаши.
И тишину трапезной нарушил звон металла о камень: пальцы орденского прислужника не удержали четырехкилограммовый топхельм.
— О, майн гот! Иезус Мария!
Больше говорить ему не дали. Лезвие меча полоснуло по горлу слуги. Это был клинок Освальда, — Бурангул, привыкший к легкой сабле, немного
замешкался с тяжелым прямым мечом на рыцарской перевязи.
Прятать окровавленный клинок в ножны добжинец не стал. Бурцев и Бурангул тоже обнажили оружие. Юзбаши снова нахлобучил на голову шлем.
Правильно, нечего татарину раньше времени добрых католиков пугать.
Через прикаминную дверь они из трапезной вышли на небольшую площадку.
— Мы в главной башне замка, — шепнул Освальд.
Оно и видно… Вверх и вниз уходили выщербленные ступени широкой винтовой лестницы. Ни окон, ни бойниц здесь не было, зато чадящие факелы щедро
коптили кладку стен и сводчатые потолки.
Ни окон, ни бойниц здесь не было, зато чадящие факелы щедро
коптили кладку стен и сводчатые потолки. Кладка, кстати, показалась Бурцеву не просто старой, а жутко древней. По сравнению с ней стены
пристройки-трапезной — просто нежная кожа младенца. Между огромными глыбами зияли щели с ладонь. Но при всем при том главная башня Взгужевежи
производила впечатление весьма устойчивой и надежной конструкции, способной простоять еще не одну сотню лет. Ее словно сковывали невидимые, но
смутно ощущаемые шестым чувством стяжки. Уж не магические ли? Интересно было бы узнать, когда возводился этот памятник архитектурного зодчества