жареного мяса, подталкивая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового — никак не меньше — объема.
— Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина.
— Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…
Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:
— Вообще-то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки — дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…
Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только
грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.
— Под мачугу?
— Кистень по-нашему, — пояснил Освальд. — Не благородное оружие, мужицкое, лиходейское. Збыслав сам-то из литвинов, а там многие мачугами
бьются. Кто победнее, делает палицы-насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево,
получает ся ослоп, от которого только добрые латы и спасут.
Ну, а кто побогаче — те идут в бой на лошади, с мачугой-кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине — любой доспех пробьет, любой
череп проломит.
Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи в стычке у трех сосен. Да, вряд ли добжинец преувеличивал.
— Пан Освальд дело говорит! — изрек оруженосец. — Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…
— Ну, хватит, Збыслав, — приказал рыцарь. — Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.
— Я, собственно, и сыт уже, — признался Бурцев. — Спасибо за гостеприимство и угощение.
— Ну, а раз сыт, так ответь — согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы,
тевтоны — кто-нибудь обязательно вас схватит — только высуньтесь из леса. И с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.
Бурцев задумался. Не так уж и не прав Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно
сидеть здесь не придется. Партизанский лагерь — не санаторий-профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести.
Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И в защиту интересов Аделаиды,
которая… да чего уж там!.. основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце. И потом… Рыцарский оруженосец — это ведь уже не бесправный
кмет-землепашец. Более того, насколько знал Бурцев, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и самому со временем выбиться в благородные паны. А
раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с
простым, бедным, незнатным, но — обязательно — рыцарем. Слова эти, правда, были сказань в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…
— Княжна говорила, крестоносцы мечтают укрепиться в Малой Польше. Именно для этого им надо связать узами брака дочь Лешко Белого с послушный
ордену Казимиром.
— Верно говорила, — кивнул Освальд, — смышленая девочка. Немецкие рыцари хотят утыкать своими замками всю Польшу. Мазовия, Куявия, Силезия и
Beликопольское княжество уже готовы принять орденских братьев на своих землях, а вот с Малой Польшей у магистра Конрада Тюрингского ничего не
выходит. А тевтоны почему-то рвутся именно туда. Ума не приложу, с какой стати, но вотчина Лешко Белого для них оказалась важнее всех остальных
польских княжеств.
Бурцев немного помедлил, прежде чем дать окончательный ответ.
— Хорошо, Освальд, я буду твоим оруженосцем и согласен биться на твоей стороне.
Но только если княжна тоже согласится остаться здесь. Согласится
добровольно, а не по принуждению.
— Вот как? — Добжиньский рыцарь в раздумье смотрел на угли костра. — Что ж, Вацлав, будь по-твоему. Прямо сейчас и поговорим с Агделайдой.
Збыслав, приведи княжну. Хотя, погоди-ка… Знаешь что… Тащи-ка сюда заодно и Яцека. Ну, того рыжего кмета, что свидетельствовал против Вацлава.
За лжесвидетельство нужно отвечать.
Оруженосец осклабился и бросился выполнять поручение.
— Что ты задумал, Освальд?
— Устроим еще одно состязание. У тебя будет возможность поквитаться с обидчиком.
— Да ну его! — отмахнулся Бурцев. — Не хочу руки марать.
Разбираться с Яцеком ему, в самом деле, совершено расхотелось. Былая ненависть к рыжему щербатому и хитроглазому крестьянину как-то незаметно
смылась вместе с грязью, осталась в сброшенной за кустами заскорузлой одежде, утихомирилась с насытившимся желудком, размякла и раздобрела под
легким медовым хмельком.
— Чудной ты человек! Впрочем, коли сам отказываешься покарать мерзавца, этим займется Збыслав.
Его хлебом не корми и медом не пои — дай только на ристалище порезвиться. Вручим обоим по мачуге и…
Думаю, надолго поединок не затянется.
— И это тоже будет Божий суд по Польской правде? Брови Освальда сошлись к переносице. — Нет, Вацлав, это будет мой суд, по моей правде. Яцек —
лжец. А лжецов я не терплю.
Глава 28
Збыслав вернулся без Яцека. И без княжны. Зато зачем-то волочил к костру Богдана. Тащил прямо по земле — за шиворот. Лучник Богдан был напуган.