уже повернули к холмам и обстреливали любого, кто появлялся в пределах видимости.
Пронзенные стрелами пешие польские воины один за другим скатывались с холмов обратно в клубящийся ядовитый туман. Конные же поляки, отступив из
тесной ловушки обратно на Доброе поле, попали под удар нукерской конницы Кхайду-хана.
— Ура-а-а! — Бурцев снова слышал монгольский боевой клич.
Невероятно, но поляки — ошалелые от едкого дыма, ослепшие и задыхающиеся — нашли в себе силы противостоять натиску отборных ханских гвардейцев,
к которым уже подтягивалась вся остальная рать Кхайду. Польские рыцари попытались даже сами контратаковать справа от холмов. Впереди,
воодушевляя остальных, билась группка пышно разодетых панов. Всадники сгрудились вокруг стяга с изображением белой стрелы на красном фоне, а в
самом центре этого небольшого отряда Бурцев разглядел высокого рыцаря. Все с той же белой стрелой на щите. Узнал он и знакомый по Легнице
павлиний плюмаж на шлеме, и дорогие — в серебре и золоте — одежды. Не простой шляхтич командовал кучкой отчаянных бойцов. Сам Генрих
Благочестивый рубился сейчас в рукопашной с лучшими воинами Кхайду-хана.
Силезец владел мечом ничуть не хуже Казимира Куявского: сокрушительными ударами он уже свалил одного из ханских нукеров и ранил второго.
Княжеская свита тоже знала ратное дело не понаслышке. Однако расклад сейчас был явно не в пользу поляков. Кочевники умело окружили, а затем
оттеснили Генриха и нескольких его рыцарей от основных сил, подрубили стяг, навалились со всех сторон…
Силезский князь пытался прорваться из окружения. Увы, подвела раненая нога. Кто-то из верных вассалов отдал Генриху своего скакуна, но время
было уже упущено. Не желая сдаваться в плен, князь бросился на гвардейцев Кхайду. В плен он не попал.
Генрих в последний раз взмахнул мечом. Чуть приоткрылся и…
Наконечник монгольского копья вынырнул откуда-то сбоку, ударил всадника под мышку и нашел-таки слабое место в прочных латах. Генрих
Благочестивый выронил тяжелый клинок, повалился с седла. Пышный плюмаж уткнулся в грязь, смешанную с кровью. Кто-то сорвал с князя шлем,
отбросил в сторону.
Десяток силезцев ринулись было на помощь господину, но противник оказался расторопней. Ханские нукеры набросили на Генриха аркан, затем
безжизненное тело оттащили к холмам, и уже там кривая сабля обезглавила мертвого князя.
Когда пал силезский стяг, а вместо него над сражающимися поднялась окровавленная голова, насаженная на пику с конским хвостом, даже самые
отчаянные польские рыцари прекратили попытки переломить ход битвы.
Нет, поляки не побежали сломя голову к спасительным легницким стенам. В полках Генриха Благочестивого были собраны достойнейшие шляхтичи. И,
потеряв своего князя, они отступали достойно. Яростно отбиваясь, больно огрызаясь и унося с собой жизни тех, за кем оставалось сегодня Доброе
поле. А вслед отступавшим смотрели безжизненные глаза Генриха Силезского. И бунчук монгольского копья едва шевелился на ветру, отяжелев от
княжеской крови.
Бурцев тоже смотрел. С уважением. Его поразили стойкость и мужество поляков. И, видимо, не только его. Кхайду-хан дал уйти противнику. Уйти с
честью, несмотря на страшное поражение. Возможно, впрочем, это был не столько благородный порыв, сколько желание сохранить собственных воинов,
гибнувших без особой нужды.
Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по полю, усеянному трупами. Приказ был
такой: посчитать погибших врагов. Погибших оказалось слишком много, поэтому счет велся мешками. Каждому убитому отрезали одно ухо. Вечером к
ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было
радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.
Глава 66
Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского
стана.
Раненых было мало — обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Потому-то и
вздрогнул Бурцев, когда из вечернего сумрака к ним с Бурангулом вдруг шагнула подобно призраку огромная фигура в разбитом нагруднике и с
кровяными колтунами в волосах.
— Дмитрий?! Жив!
— А что со мной сдеется? — Новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. — Рад, что и вы уцелели, браты!
Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.
— Тебя ж копьем сшибли!
— Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник меня уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы.
Так что еще повоюем.
— А с головой как? — поинтересовался Бурангул.
— Оно тоже не страшно. Голова моя покрепче других будет. Когда меня с коня свалили, шелом прямо под копыта укатился. Так я бегом — к убитому
рыцарю, нахлобучил куявский горшок — негоже ведь идти под мечи с открытой черепушкой — и снова в драку. Но какой-то супостат сбоку подобрался и
как… В общем, я даже не понял, чем меня приголубили — булавой, цепом али кистенем. В глазах сразу свет померк — и дух вон. Очнулся уже под