их поблескивали металлом. Даже лошадей тяжелой монгольской конницы надежно прикрывали обшитые железной чешуей доспешные попоны и стальные
налобники на всю морду.
— Татарские паны, — процедил дядька Адам. — Языческие витязи.
— Языческие витязи. Вроде наших дружинников и рыцарей.
Бурцев прильнул к просвету между еловыми лапами. Рыцари, значит? Собственно, по своему вооружению татаро-монгольские «паны» практически не
уступали гордой польской шляхте, а кое в чем и превосходили ее. Сравнить хотя бы надежный панцирь знатного кочевника и кольчужную рубаху
Освальда… Сравнение, пожалуй, не в пользу последней.
А это что за чудо? В ряды панцирной кавалерии затесалась неказистая фигурка маленького высохшего седовласого старичка. Бездоспешный, безоружный,
в длинном халате, с желтым гепатитным лицом, он казался заплутавшим среди грозных воинов путником. Однако сами воины относились к дедку с
почтением и подобострастием. Неужто главный?
Э, нет. Главный — другой.
— Вон там, видишь, — подсказал дядька Адам. — Ну, вон же, в самом центре этой адовой дружины. Тот, который с лисьим хвостом на шлеме, сидит — не
шелохнется.
Всадник в богатых одеждах и доспехах, с саблей на боку, надменно взирал из-под шлема, отороченного мехом и украшенного хвостом чернобурой
лисицы. На груди верхового поблескивала серебряная пластина в ладонь величиной.
— Голову на отсечение — татарский князь это или воевода, — дядька Адам нервно теребил тетиву лука. — Сшибить бы его прямо сейчас, так нельзя
ведь. Татары за одну мою стрелу весь лес перевернут. И себя погубим, и пана Освальда тоже. Племя Измайлово нас в два счета переловит. Или не
переловит? Как думаешь, Вацлав?
Вопрос риторический — дядьку Адама ничуть не интересовало мнение соседа по ветке, так что Бурцев промолчал. А волчьешкурый лучник уже щурился
прикидывая расстояние до цели…
— Эх, кабы спросить дозволения у пана Освальда сшиб бы, как пить дать, сшиб!
До «князя» метров четыреста. Солидная дистанция. Даже из «калаша» не каждый поразит цель с такого расстояния одиночным выстрелом, а тут лучник
сказки рассказывает. Бурцев позволил себе усомниться в словах бородача, но тот лишь презрительно скривил губы:
— Я с отцом белок в глаз стрелой бил, когда ты Вацлав, еще мальцом голозадым по мамке ползал.
Но тут дядька Адам ошибался. Когда он начинал белковать, Бурцева вообще-то и в помине не было. Равно как и его мамки. И отца, и деда, и прадеда.
А пальцы партизана все не отрывались от тетивы. Видать, соблазн для лучника…
— Сшибить-то можно, — тихонько рассуждал бородач. — Эвон — у супостата лицо открыто. В глаз бей. Как ту же белку, и наверняка будет. Только
разить нужно сразу — первой же стрелой, иначе дружинники прикроют щитами…
Бурцев снова подивился оптимизму пожилого стрелка.
— Я, кстати, и тебе, Вацлав, целил точно в глаз, когда нашел вас с княжной в лесу. В правый глаз, — уточнил дядька Адам. — Дернулся бы — там бы
и лег.
Бурцеву стало не по себе. Поддерживать разговор не хотелось.
Дядька Адам стрелу так и не выпустил. Дружина знатного кочевника неспешно проехала мимо. Зато на дороге появилась еще более диковинная
процессия. Впереди на флегматичных коньках двигались барабанщики. Немного — с полдюжины. Но шум, который они производили, мог бы сделать честь
полковому оркестру. У каждого по обе стороны седла приторочено по тамтаму, похожему на гигантский шлем. Остроконечный, перевернутый, туго
обтянутый кожей.
Оружие «музыкантов» болталось за спиной. В руках — огромные колотушки. Этими «барабанными палочками», которые можно использовать в качестве
дубин для Божьего суда, всадники монотонно лупили по натянутой коже тамтамов.
Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п!
Ритм неизменный, завораживающий, словно на ритуальных плясках шаманов. Барабанщики задавали темп идущей позади них толпе пеших, оборванных,
грязных и уставших людей — мужчин и женщин.
Пленные! Бурцев чуть пригнул ветку, закрывавшую боковой обзор. Среди них может оказаться и Аделайда!
— Спрячь голову, дурень! — шикнул над ухом бородач. — Или хочешь, чтоб тебя татарин, как шишку, стрелой сбил?
Отпущенная ветка упруго поднялась, хвоя царапнула по лицу. Снова довольствуйся, Васек, редкими просветами в колючей и пахучей зелени.
Пленники тянули тяжелые деревянные конструкции, уложенные на колесные платформы. Кое-где вместе с людьми были впряжены медлительные быки и тощие
лошадки. Вероятно, скотину, как и людей, кочевники пригнали из окрестных деревень или с разгромленных обозов.
Вообще-то татаро-монголы вели с собой целый табун загонных лошадей. Но степных скакунов кочевники берегли для боев, а в качестве основной
тягловой силы предпочли использовать пленных.
Конные барабанщики синхронно поднимали и опускали колотушки. И сотни ног послушно поднимались и опускались в заданном ритме. Бр-р-рум-бам-п!
Шаг-два. Бр-р-рум-бам-п! Левой-правой.
Между упряжками сновали надсмотрщики, плетьми погоняя нерасторопных.
Аделаиды среди полонян не было.
— У-у-у, злыдни… — прошипел дядька Адам. — Людей, как скотину, гонят.
— А как тут у вас принято с пленными обращаться? — поинтересовался Бурцев.
— Если пленник знатный — напоить, накормить и в темницу — пока родня выкуп не привезет. Если не знатный… таких в полон не берут — незачем.
— Отпускают?
— Чего ради? Порешат на месте — и дело с концом. Но то ж мы, а то они — татарва проклятущая.
Бурцев не уловил логики в рассуждениях дядьки Адама и предпочел сменить тему:
— А что это они тащат-то — на телегах?
Ни на кибитки, ни на походные шатры тяжелые деревянные рамы и грубо отесанные бревна не походили.
— Ясно что. Пороки. Вон, видишь бревно… Тараном будет, не иначе. А вон там — черпаки деревянные, вроде ложек, только большие — это чтоб камни