Сквозь полную отрешенность и отчаяние, заполнившие сознание, он ощутил, что криво ухмыляется. Затем Тимофей поднял руку и ухватился за нижнюю челюсть Чебурашки. Он не обращал внимания, да и почти не чувствовал уже боли в пальцах, легших на чужие бритвообразные зубы. Хоть и поврежденные, мускулы послушно напряглись. И тогда он рванул челюсть к себе.
Уши затопил долгий пронзительный вой.
И тогда он рванул челюсть к себе.
Уши затопил долгий пронзительный вой. Тимофей не обратил на это внимания — он видел только группу, двигающуюся к центру камеры. Припадая на одну ногу, Тимофей усталым шагом двинулся за амбалами, тащившими Лexy. Он не видел ничего, кроме запрокинутой головы братка, бессильно мотавшейся ниже плеч.
Амбалы, услышав вой, остановились и бросили Леху на пол.
Сквозь вой, заполнивший уши, он ясно расслышал хруст, когда голова Лехи ударилась об покрытие. И это стало последней каплей.
Тимофей потерял контроль над собой. Время вдруг исчезло. Тренер потом уже смутно вспоминал, что он кинулся к амбалам, оскалившись, как зверь, и выставив вперед согнутые пальцы. В ушах непрерывно звучал только один звук — хруст Лехиной головы.
Когда Тимофей пришел в себя, он стоял над Лехиным телом, полусогнув ноги и пригнувшись. Браток внизу, у его ног, слабо ворочал головой.
Вокруг в разных позах — кто полусидя, кто лежа- находились тела нападавших. Двое амбалов лежали совсем рядом. На лице одного из них Тимофей увидел раны, которые нормальный человек нанести не может, просто не в состоянии…
И во всех глазах, устремленных на него, был страх.
— Вот что значит… братан разбушевался… — булькнул снизу Леха.
И снова затих, уронив голову на пол.
Тимофей выпрямился, преодолевая слабость и подступающую к горлу тошноту.
— Ну, кто еще хочет утопить нас в нужнике? — прохрипел он пересохшим горлом.
Все молчали. Группа справа прижалась к стене, щуря и пуча на него глаза разных видов. Тимофей выдохнул:
— Если кто подойдет… сразу загрызу.
Речь героя немногословна. Он почувствовал, как сухое горло раздирает хохот. Тимофей раздвинул губы. И услышал хриплый клекот — единственное, что смог выдохнуть.
А затем он упал на четвереньки, смазав этим все впечатление от своей героической речи. Дрожащими руками сэнсэй взял за шиворот братка и потащил его к стенке, туда, где стояли их чашки.
Он двигался на четвереньках, пятясь задом, как рак, с передышками и остановками. Из-под Лехи тянулся широкий кровавый след, оставляя темно-красную блестящую дорожку на неровном полу.
Тимофей не знал, как он сейчас выглядит, да и не хотел знать. У него маниакально блестели глаза, он непрерывно скалил зубы, ворочая головой во все стороны. Те из нападавших, кто успел прийти в себя, поймав его взгляд, сразу же начинали отползать к дальней стене, ежась от ужаса.
Все это происходило почти в полной тишине — в камере слышался только шорох движущихся тел и хриплое клокочущее дыхание самого Тимофея.
Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он сумел дотащить Лexy до их места. До ужаса хотелось прилечь рядом и больше ничего не делать, просто уйти в болезненное забытье — и все. Но Тимофей усилием воли заставил себя двигаться дальше. Если остановиться сейчас, то больше он уже не встанет.
Двигаясь замедленно, как смертельно больной, он снял с себя рубаху и разорвал ее на полосы. Затем отложил тряпье в сторону и трясущимися пальцами ощупал разбитую голову Лехи.
Кожа была рассечена, вокруг раны образовалась толстая шишковатая опухоль — но вмятины на кости он не обнаружил. Волна безумного облегчения затопила Тимофея. Теперь оставалось надеяться на то, что и внутренних повреждений у Лехи не было. Он кое-как перетянул разбитую голову полосами от рубашки, уложил Леху поудобнее.
И только после этого Тимофей перевел взгляд на себя. Пальцы левой руки, которую он засовывал в рот Чебурашки, были перерезаны по сгибам.
Под ногтями запеклись странные комочки, в которых он с содроганием опознал частицы чужой кожи. А может быть, и не только кожи.
А хуже всего было то, что во рту помимо металлического и сладковатого привкуса собственной крови он ощущал еще и чужеродный привкус — гниловатый и горьковатый.
Да, видел бы его сейчас бурят Михей… Тимофей, на мгновение отвлекшись от боли во всем теле, одновременно и ужаснулся и улыбнулся этой мысли. Старый сэнсэй для начала непременно указал бы на неорганизованность его атаки. А потом нравоучительным тоном процитировал бы одну из сентенций тюк-до. Причем Михей непременно выбрал бы из них ту, которая не говорит явно — хвалит старый учитель своего ученика или ругает…
Например, вот эту: «Собирая урожай, готовь и руки и зубы». Сейчас эта фраза была как нельзя кстати. И характеризовала его как очень даже усердного жнеца…
Футболка и джинсы, задубевшие от пота за прошедшие дни, теперь пропитались еще и кровью. Кровь покрывала и лицо и руки Тимофея толстым запекшимся слоем. И не всегда сгустки были красного цвета.
Зато его собственная, ярко-алая кровь все еще стекала с располосованной щеки на футболку.
Удастся ли смыть это месиво из чашки? Хотя бы частично? Ему хотелось лечь, но сама мысль о том, чтобы уснуть под слоем крови — и своей, и чужой — приводила в ужас. Тимофей на подгибающихся ногах добрел до утопленного в стену крана-фонтанчика, набрал из него воды в небольшую чашку для питья. Затем вылил чашку на голову. Холодная вода огнем полоснула по израненной щеке. Он стоял возле крана, шатаясь и придерживаясь одной рукой за край выбоины, где находился кран. И раз за разом методично поливал себя из чашки. Руки пришлось обливать отдельно. Сгустки чужой крови отделялись от кожи на кистях медленно, словно нехотя. И падали вместе со струйками воды на пол.