Его энтузиазм был неожиданным, раздражающим и заразительным, как у ребенка. Его страсть к работе была искренней.
— Я буду откровенной, — осторожно сказала она. — Никогда бы не поверила, что я стану думать или говорить это, но… но я понимаю. — Она спокойно посмотрела на него. — По правде говоря, отчасти именно это и смягчило мое отношение к Армаде. Когда я впервые догадалась о том, что здесь происходит, догадалась о планах насчет аванка, меня это так ошеломило, что я просто испугалась. — Она покачала головой в поисках слов. — Но теперь я думаю по-другому. Это самый… самый необычный проект, Иоганнес. И я поняла, что хочу, чтобы он увенчался успехом.
Беллис чувствовала, что играет убедительно.
— Мне это небезразлично, Иоганнес. Я раньше думала: все, что здесь происходит, меня ничуть не касается, но масштаб этого плана, такой размах… И мысль о том, что и я могу внести свою лепту…
Иоганнес смотрел на нее с осторожным одобрением.
— И все из-за того, как я узнала правду. Поэтому я и попросила вас прийти сюда, Иоганнес. У меня есть кое-что для вас.
Она залезла в свою сумочку и вытащила оттуда книгу.
Бедняга Иоганнес, сколько сегодня ему досталось потрясений, рассеянно подумала Беллис, просто одно за другим: от ее послания, от встречи с ней, от явных перемен в ее отношении к городу, от того, что ей известно об аванке, а теперь еще вот это.
Она молча глядела на Иоганнеса, — тот не верил своим глазам, раскрыв от изумления рот, и еле сдерживал радость.
Наконец он поднял на нее глаза.
— Где вы ее достали? — Он едва мог говорить. Она рассказала ему о Шекеле, о его пристрастии к детским книгам, затем протянула руку к книге, которую держал Иоганнес, и перелистнула назад страницы.
Посмотрите на иллюстрации. Понятно, почему она оказалась на детской полке. Вряд ли в городе есть кто-нибудь знающий верхнекеттайский. Но это меня зацепило. — Она остановилась на картинке, изображающей огромный глаз под судном. Даже сейчас, когда Беллис вела свою игру и десятки раз видела эту простую картинку, она не могла смотреть на нее без удивления. — Но я догадалась о том, что происходит, не по картинке. — Из своей сумочки она вытащила кипу листов, испещренных ее записями. — Я владею верхнекеттайским, Иоганнес, — сказала она. — Я написала по этому языку целую монографию. — И снова что-то, связанное с этим, болезненно отозвалось в ней. Она постаралась не обращать внимания и пошелестела пачкой бумаг. — Я перевела Аума.
Для Иоганнеса это было еще одним потрясением, и отреагировал он так же, как прежде, — с дрожью и придыханием.
«Это последнее , — расчетливо подумала Беллис. Она смотрела, как Иоганнес от восторга протанцевал по палубе. — Больше потрясений не будет ».
Когда он закончил свою дурацкую джигу, Беллис взяла его под руку и повела к городу, к тавернам.
«Давай-ка посидим и обсудим это , — невозмутимо подумала она. — Выпьем-ка вместе, а? Нет, посмотрите, как он радуется моему возвращению. В восторге от того, что заполучил назад своего друга. Давай-ка теперь сообразим, что мы можем сделать — ты и я.
Поможем тебе претворить в жизнь мой план ».
ГЛАВА 17
В этих теплых водах вечерние огни и звук волн, бьющих по бокам города, были мягче, словно море впитало в себя воздух, а лучи рассеялись: и морская вода, и свет утратили свою свирепость. Армада закуталась в долгую благоуханную темноту, теперь уже определенно летнюю.
Вечером скверики у таверн (по соседству с парковой зоной, земли которой оставались под паром на ютах и главных палубах) полнились стрекотом цикад, заглушавшим шум волн и тарахтенье буксиров. Появились пчелы, шмели и мухи. Они жужжали у окон Беллис, разбивались насмерть о стекла.
Армадцы не были ни южанами, ни северянами, ни жителями умеренного (как кробюзонцы) климата. В любом другом месте годились бы расхожие штампы — холодостойкий северянин или горячий южанин, — но для армадцев они не подходили. В кочевом городе климат не был чем-то определенным и ускользал от обобщений. Город смягчился — вот единственное, что можно было сказать о нынешнем лете в данных обстоятельствах.
Народ на улицах задерживался дольше, повсюду слышался характерный говор на соли. Похоже, сезон намечался разговорчивый.
Встреча происходила в кают-компании «Кастора», корабля Тинтиннабулума.
Помещение было невелико. В нем с трудом помещались все собравшиеся. Они сидели в неудобных церемонных позах на жестких стульях вокруг побитого стола. Тинтиннабулум и его товарищи, Иоганнес и его коллеги, биоматематики, маги и другие, в основном люди, но не все.
И Любовники. За ними у двери стоял Утер Доул, сложив руки на груди.
Иоганнес, нервничая и запинаясь, говорил уже какое-то время. Дойдя до кульминации своего рассказа, он сделал эффектную паузу и хлопнул книгой Круаха Аума по столу. А когда после нескольких секунд молчания раздались первые восторженные ахи и охи, он сопроводил книгу переводом Беллис.
— Теперь вы понимаете, — сказал он дрожащим голосом, — почему я созвал это чрезвычайное заседание.
Любовница взяла два документа и принялись их тщательно сравнивать. Иоганнес молча следил за ней. Губы ее от напряжения искривились, а шрам на лице завился кольцом, скрывая истинное выражение ее лица. Иоганнес заметил на правой стороне ее подбородка сморщенную кожу — струп, образовавшийся на месте новой ранки.
Иоганнес заметил на правой стороне ее подбородка сморщенную кожу — струп, образовавшийся на месте новой ранки. Он бросил мельком взгляд на Любовника рядом с ней и тоже увидел рану — слева ниже рта.
Иоганнес, как и всегда при взгляде на эти шрамы, испытал беспокойство. Он мог сколько угодно часто видеть Любовников, но его нервозность в их присутствии не уменьшалась. У них была необыкновенная наружность.