Размеры упряжи поражали Флорина Сака. Ее громада уходила вниз (глубже облака рыб-мусорщиков, постоянно клубившегося под Армадой), а сама она была крупнее любого корабля. Даже «Гранд-Ост» казался рядом с ней карликом — он покачивался над ней, как детская игрушка в ванной. Сбрую предполагалось закончить через несколько недель.
Работа не останавливалась ни на минуту. В темное время суток мерцающий свет хемических огней и сварочных аппаратов привлекал ночных рыб. Они стайками окружали цепи и бригады ныряльщиков, с любопытством, во все глаза взирая на огни.
Упряжь включала подвижные части, соединения, вулканизированные баллоны от старых дирижаблей. На ней были установлены двигатели в герметичных кожухах. Но прежде всего это был громадный ошейник, сегменты которого были больше четверти мили в длину.
Корабли один за другим разбирались, лишались своей начинки и отправлялись в плавильную печь. Флот боевых и торговых судов, окружавших город и его гавани, сильно поредел ради осуществления проекта. Горелки разрезали приносимые в жертву суда, над которыми поднимались облака дыма.
Шагая как-то вечером по кормовой части Саргановых вод к жилищу Беллис, Шекель бросил взгляд вдаль и увидел на границе города наполовину разобранный корабль. Это была «Терисихория» — ее контуры стали рваными и ломаными, мостик, большая часть надстройки и палуба исчезли, металлическая начинка была вывезена на фабрики. Это зрелище заставило Шекеля застыть на месте. Он не испытывал особой любви к этому кораблю, он не был расстроен — он был удивлен по причинам, которые и сам толком не мог объяснить.
Он уставился на воду, бурлящую внизу. Трудно было представить, что все это происходит на самом деле, что предпринимаются такие неимоверные усилия, что под городом звено за звеном складываются в немыслимый ряд.
В арсенале Беллис было несколько активных языков. Она с улыбкой вспомнила свои приемы — разработанный ею безымянный метод сегментирования собственной памяти, закрепления внутреннего словаря, языковой транс, в который в последний раз она погружалась в Устье Вара.
Аум быстро осваивал соль. Он оказался способным учеником.
Во время дневных дискуссий с участием Тинтиннабулума и других ученых Аум нередко (к удовольствию Беллис) начинал отвечать на вопрос, прежде чем она успевала его перевести и записать. Он даже стал записывать свои ответы на соли.
С ним такого в жизни не случалось, думала Беллис. Соль стала для Аума первым языком, в котором он обнаружил устную и письменную составляющие. Он даже и представить себе не мог, что на верхнекеттайском можно говорить — сама идея этого казалась ему бессмысленной. Слышать вопросы на соли и записывать ответы на том же языке — еще недавно он считал, что так не бывает, но довольно быстро избавился от собственных заблуждений.
Беллис не питала теплых чувств к Круаху Ауму. Его постоянное любопытство, широко распахнутые глаза, за которыми она чувствовала сильный характер, утомляли ее.
Беллис не питала теплых чувств к Круаху Ауму. Его постоянное любопытство, широко распахнутые глаза, за которыми она чувствовала сильный характер, утомляли ее. Это был блестящий и скучный человек, чья культура превратила его в некое подобие вундеркинда. Беллис воодушевляла скорость, с какой Аум постигал армадский язык, и она подозревала, что скоро в ее услугах не будет нужды.
Каждый день ее окружали соль и верхнекеттайский.
Ее собственная голова была царством рагамоля. Она никогда не принадлежала к той категории лингвистов, что думают на том языке, которым пользуются в данный момент. Сайлас был единственным человеком, с которым Беллис — в те редкие минуты, когда видела его, — говорила на родном языке.
В один прекрасный день в ее жизнь вдруг вошел четвертый язык — тишшна, более известный как мертвяцкий. Язык Великого Кромлеха.
Она так до сих пор и не понимала, по каким причинам Утер Доул заговорил с ней о языке его родины. После очередного урока Беллис с Аумом Доул спросил у нее, нравится ли ей изучать новые языки, и Беллис откровенно сказала ему, что нравится.
— А вы бы хотели послушать, как звучит тишшна? — спросил он. — Мне нечасто приходится говорить на родном языке.
Беллис в недоумении согласилась. В тот вечер она пошла с Доулом в его комнату на борту «Гранд-Оста».
Звуки тишшны рождались в гортани, произносились резко, шумы проглатывались. Звуки перемежались точно синхронизованными паузами с не менее важной смысловой нагрузкой. Доул предупредил Беллис, что в тишшне много странных особенностей. Он напомнил ей, что у многих танатийских джентри рты зашиты, а у других голосовой аппарат успел разложиться и не действует. Существовали разновидности тишшны, на которых говорили с помощью жестов и глаз, были и письменные формы.
Беллис очаровал этот мягкий язык и заворожили манеры Утера Доула. Декламируя несколько пассажей текста, похожего на поэтический, он был на свой сдержанный лад полон воодушевления. Беллис поняла, что ее позвали не изучать язык, но оценить его в качестве слушателя.
В компании Доула она по-прежнему испытывала опасения — вкупе с другими чувствами. Вкупе с приятным волнением.