Шекель все больше и больше времени проводил со странными, увлеченными чем-то охотниками, которые жили на «Касторе». Как-то раз Флорин решил проведать его там.
Спустившись под палубу, Флорин оказался в чистом темном коридоре, куда выходили двери кают — на каждой имелась табличка с именем обитателя. Флорин принялся читать: МОДИСТ, ФАБЕР, АРГЕНТАРИУС. Жилища товарищей Тинтиннабулума.
Шекеля он увидел в столовой вместе с Анжевиной.
Флорин был потрясен.
По его прикидке, Анжевине перевалило за тридцать, и, кроме того, она оказалась переделанной.
Шекель не говорил ему об этом.
Ноги Анжевины кончались бедрами. Она возвышалась, наподобие удивительной ростральной фигуры, над тележкой на паровой тяге. То был тяжелый гусеничный возок, наполненный углем и дровами.
Флорин сразу же понял, что она — не уроженка Армады. Переделки такого рода были слишком грубыми, причудливыми, неэффективными и жестокими, а потому осуществлялись только в виде наказания.
Он подозревал, что не знает об этом и никто из его товарищей, но все равно чувствовал себя не допущенным в некое сообщество, основанное на лжи, лицемерии и обмане.
Время от времени до него доходили слухи о пассажирах, членах команды или других заключенных «Терпсихории».
Шекель рассказал ему о Хладовин, которая работала в библиотеке. Иоганнеса Тиарфлая он видел собственными глазами — тот приходил в гавань с какой-то таинственной группкой. Все делали записи в блокнотиках, вполголоса о чем-то переговаривались. Какая-то часть Флорина с горечью думала, что всякий чиновный люд довольно быстро нашел себя, и, пока он, Флорин, надрывался на тяжелой работе внизу, этот джентльмен тут посматривал, рисовал что-то в блокнотике, шарил у себя в карманах жилетки.
Хедригалл, бесстрастный какт с «Высокомерия», рассказал Флорину о некоем Фенче, тоже с «Терпсихории», который довольно часто приходил к причалам («Ты его знаешь? » — спросил Хедригалл, но Флорин только покачал головой — объяснять, что он знал только узников трюма и тюремщиков, было довольно неблагодарным занятием). Хедригалл сказал, что Фенч — хороший парень, с которым можно поболтать: он, кажется, уже знаком со всеми в городе и со знанием дела рассуждает и о короле Фридрихе, и о Бруколаке.
Говоря о таких вещах, Хедригалл напускал на лицо этакое небрежное выражение, чем напоминал Флорину Тинтиннабулума. Хедригалл был из тех, кто всегда делает вид, будто знает кое-что о том или об этом, но предпочитает помалкивать. Флорину казалось, что их только начавшейся дружбе придет конец, если он задаст Хедригаллу прямой вопрос.
Флорин пристрастился к вечерним прогулкам по городу.
Он бродил, слыша вокруг звуки воды и кораблей, вдыхая запах моря. В свете луны и ее мерцающих дочерей, свет которых растворялся в тонких облаках, Флорин шел по краю бухты, в которой находилось бездействующее теперь «Сорго». Он шел мимо жилища креев — полузатопленного клипера, бушприт и нос которого, точно айсберг, торчали над водой. Он шел по крытому мостику на корму гигантского «Гранд-Оста» и опускал голову, видя других жертв бессонницы и работающих в ночную смену.
По канатному мостику он перебрался на правый борт Саргановых вод. Над его головой медленно плыл освещенный дирижабль, где-то неподалеку свистел гудок, стучал паровой молот (ночные работы ), и этот звук на мгновение так отчетливо напомнил Флорину Нью-Кробюзон, что от невыразимого чувства у него перехватило дыхание.
Флорин потерялся в лабиринте старых судов и строений.
Ему казалось, что внизу, под водой, он видит движение и неясные пятна света — встревоженный биолюминесцентный планктон. Казалось, что на звуки города вдалеке иногда откликается эхом что-то огромное и живое.
Он повернул в сторону Дворняжника и гавани Ежовый хребет. Внизу под ним волны с обеих сторон накатывались на полуразрушенную кирпичную стену, разъедаемую солью и плесенью. Высокие фасады и окна — многие с разбитыми стеклами, — переулки между главными улицами, петляющими между старыми переборками и кожухами. Мусор на заброшенных дау. Перила и гакаборты, на которые холодный ветер намотал старые драные плакаты. Сделанные украденными чернилами или яркими красками из кальмара и моллюска надписи извещали о политических событиях и развлечениях.
Мимо неслышно пробегали кошки.
Город двигался, уточнял свое направление; неутомимый флот пароходов перед Армадой, натянув цепи, тащил свою базу.
Флорин постоял в тишине, глядя на старые башни, силуэты коньков, дымоходов, фабричных крыш и деревьев. За узкой полоской воды, в которой разместилось несколько десятков джонок, горел свет в каютах кораблей, построенных на берегах, о которых Флорину Саку ничего не было ведомо. Другие тоже вглядывались в ночь.
(«А ты уже трахался?» — спросила она, и Шекель помимо своего желания вспомнил о том, о чем хотел бы забыть.
Другие тоже вглядывались в ночь.
(«А ты уже трахался?» — спросила она, и Шекель помимо своего желания вспомнил о том, о чем хотел бы забыть. За пару лишних ломтей хлеба женщины-переделанные в зловонной тьме «Терпсихории» принимали в себя его неловкий член. Вспомнил он и тех, которых держали матросы, не спрашивая об их желаниях (все муж-чины свистели ему — мол, присоединяйся); дважды он поучаствовал (правда, однажды только сделал вид, что кончил, и почти сразу же вскочил — уж больно она визжала), и один раз даже вошел и пролился, хотя женщина плакала и сопротивлялась. А до них — девчонки на задворках Дымной излучины и мальчишки (вроде него), выставляющие напоказ срам, — их совокупление было чем-то средним между меновой торговлей, сексом, дракой и игрой. Шекель открыл было рот, чтобы ответить, но слова правды застряли у него в горле, и она увидела это и остановила его (и это было милосердием с ее стороны) и сказала: «Нет, я не о том, когда это было игрой, или за деньги, или когда ты брал или тебя брали силой, я о том, когда ты трахал того, кто хотел тебя и кого хотел ты, когда вы были на равных, как люди». И конечно же, после того как она сказала это, ответ, конечно же, был «нет», и он ответил, благодарный ей за то, что вот теперь у него будет этот первый раз (незаслуженный дар, который он принял смиренно и страстно).