— Силы небесные, мисс Хладовин, — сказал он наконец ровным голосом, который звучал еще мягче и прекраснее, чем всегда. — Боги милостивые. Ах, какое мужество и самопожертвование. Взять на себя большую часть вины, с такой самоотверженностью просить о снисхождении для другого.
Если бы я подозревал вас в низости и махинациях, в том, что вы намеренно и цинично или по преступной неосторожности вовлекли мой город в войну, если бы я собирался жестоко покарать вас за ваши дела, то теперь, вероятно, мне пришлось бы передумать и изменить свои намерения. В свете вашего несомненного, бескорыстного благородства.
Когда он начал говорить, Беллис подняла на него внимательный взгляд, но, слушая его, опустила глаза. В ровном голосе Доула за издевательскими интонациями слышалась горечь.
Беллис вспыхнула и совершенно смешалась. Она снова была одна и испытывала жгучий стыд.
— Ох — простонала она в изнеможении.
Доул повернул ключ, и Беллис осталась одна смотреть на рыб, которые тупо тыкались в иллюминатор, привлеченные тусклым светом из ее камеры.
В Армаде никогда не наступала тишина. В самую глухую пору долгой ночи, когда нигде не встретишь ни души, город полнился звуками.
В городе непрестанно играли ветер и вода. Армада взмывала на волну, сжималась, потом растягивалась, потом снова сжималась. В мачтах гулял ветер. Чуть поскрипывали трубы. Суда час за часом сталкивались друг с другом, словно кости, словно кто-то бесконечно глупый и терпеливый стучался в дверь пустого дома.
Если где в городе и царило какое-то подобие настоящей тишины, так это в пустом Заколдованном квартале. Здесь биение, журчание, плеск воды казались глуше, чем в остальной Армаде. Но зато в этом месте слышались другие, совсем непонятные звуки, пугавшие тех, кто слышал их, и отваживавшие незваных гостей.
Тихое потрескивание, как при загорании кучи хвороста. Ритмическое постукивание, словно что-то пробивается сквозь дерево. Слабые завывания, будто кто-то наигрывает на расстроенной флейте.
Заколдованный квартал покачивался среди этих странных шумов, плесневел и с каждым годом, проведенным в воде, разбухал, а его медленное, затянувшееся разрушение продолжалось. Никто не знал, что спрятано на его траченных временем судах.
Самым большим судном Заколдованного квартала был «Глоссарий» — древний корабль длиной более четырех сотен футов, отделанный красноватым деревом, которое когда-то было окрашено в яркие цвета, а теперь потускнело от времени, соли и воздуха. На палубе валялись обломки пяти мачт, остатки вышек, опор и рей. Доски и шесты громоздились на палубе немыслимыми штабелями. Они теряли свою форму, гнили, поедались червями, превращались в ничто.
Около полуночи из кварталов Сухая осень и Ты-и-твой все еще доносился шум — где-то припозднились выпивохи, где-то велись работы по восстановлению разрушенных войной зданий. Заколдованный квартал был по-прежнему связан мостками с другими кварталами: старые и неиспользуемые, они были установлены неизвестно сколько лет назад и упрямо не желали превращаться в прах.
С убогой баржонки на границе квартала Ты-и-твой некто по мосткам перебрался на заброшенные суда. Он без страха шел по этому кладбищу кораблей, пораженных грибком и ржой, словно хваченных морозом. Кроме сияния звезд, другого света здесь не было, но он шел уверенно — знал дорогу.
На носу металлического траулера находились огромные разбитые лебедки, их механические внутренности торчали наружу, словно лебедки были разделаны, как коровья туша. Человек перешагнул через покрытые машинным маслом шестеренки и вскоре оказался на «Глоссарии». Перед ним возвышалась высокая палуба корабля, кренившаяся слегка неправдоподобно.
(Корабль удерживался снизу огромной, установленной давным-давно цепью, теперь ставшей частью аванковой упряжи.)
Человек спустился в темень корабельного чрева. Он не пытался ступать бесшумно. Он знал, что если его услышат, то сочтут призраком.
Он шел по полуосвещенным коридорам, контуры которых были очерчены при помощи магических средств или фосфоресцирующей плесенью.
Человек замедлил шаг и оглянулся. Он наморщил лоб, пальцы его сжали статуэтку. Добравшись до осклизлых, ведущих вниз ступеней, человек остановился и положил свободную руку на перила. Он задержал дыхание и медленно повернул голову, вглядываясь в темноту, прислушиваясь.
До него доносился чей-то шепот.
Прежде человек никогда не слышал этого звука, даже на этой посещаемой призраками палубе.
Человек повернулся. Он вперил взгляд в черноту в конце прохода, словно тут происходила борьба характеров, словно он пытался победить темень взглядом и в наконец победил, и она отдала то, что прятала в себе.
— Сайлас.
Кто-то вышел из темноты.
Сайлас Фенек мгновенно поднес статуэтку ко рту и всунул язык в ее горло. Человек бежал на него, выставив вперед меч, преодолевая в темноте расстояние между ними.
Внезапно возникли другие. Из лазов в дереве появилось множество фигур с мрачными физиономиями, и они с удивительной скоростью набросились на него. В руках них были — у кого мечи, у кого пистолеты.
— Взять живым !!! — выкрикнул Доул.
Сайлас Фенек ощутил дрожь похотливого языка его каменной иконы и тут же почувствовал прилив колоссальной энергии. Он шагнул вверх, в пространства, которые мгновение назад были закрыты не только для его тела, но и для его взгляда. Фенек изогнулся, когда первый из бойцов Саргановых вод прошел под ним, потом открыл рот и выдохнул — его желудок свела судорога. С рвотным звуком изо рта его пролилась струя зелено-черной сверкающей желчи — сколько уместилось во рту магически заряженной плазмы, которая была не просто вязкой жидкостью и не просто энергией. Этот сгусток угодил прямо в лицо нападавшему.