Поначалу она сочилась неторопливо, в ней виднелись кровавые сгустки, струпья. Но потом стала чистой, жабры задвигались, регулируя поток, и вода полилась на пол равномерными струйками.
Он пришел в себя позднее, в голове был туман, и он не понимал, что произошло, но энтузиазм хирурга передался и ему. Горло ужасно болело, и он уснул снова.
Но самое трудное уже было позади.
Хирург подрезал веки Флорина, вживил ему прозрачные мигательные перепонки, взятые у каймана, питомца одной из городских ферм, и соответствующим образом измененные. Он ввел Флорину клеточные жизнеформы, которые, не причиняя вреда, стали в нем разрастаться, взаимодействовать с организмом, делая потовые выделения более маслянистыми, чтобы Флорин мог согреваться в воде и свободнее в ней скользить. В основании ноздрей хирург привил небольшой узел мышц и нити сухожилий, чтобы можно было перекрывать нос.
И наконец, хирург проделал самую простую часть операции, хотя ее результаты и бросались в глаза более всего. Между пальцами Флорина он натянул перемычки — кожистые ткани, которые он вживил ему под кожу. Он удалил пальцы на ногах и привил вместо них пальцы рук, взятые у мертвеца, отчего Флорин стал похож на обезьяну. Потом он натянул перемычки между этими вновь ожившими пальцами, так что Флорин стал меньше похож на обезьяну и больше — на амфибию.
Врач искупал Флорина, омыл его морской водой, отчего тот стал чистым и прохладным; Флорин спал, а щупальца его шевелились во сне.
На четвертый день Флорин пришел в себя полностью и окончательно. Он больше не был привязан, мог свободно двигаться, действие хемикалии закончилось.
Он медленно сел.
Тело его болело. Не то слово — агонизировало. На него накатывались волны боли, которые отдавались в его сердце. Его шея, его ноги, его глаза — проклятье! Он увидел свои новые пальцы на ногах и на мгновение отвернулся — воспоминание об ужасе, пережитом на пенитенциарной фабрике, вернулось к нему, но вскоре ушло, и он снова посмотрел на свои ноги («Опять гной », — не без юмора подумал он).
Он сцепил свои новые пальцы, потом медленно моргнул и увидел, что перед глазами, прежде чем они закрылись веками, мелькнуло что-то прозрачное.
Он сцепил свои новые пальцы, потом медленно моргнул и увидел, что перед глазами, прежде чем они закрылись веками, мелькнуло что-то прозрачное. Он втянул больше воздуха в саднящие от воды легкие и закашлялся. Легкие откликнулись болью — хирург предупреждал об этом.
Флорин, невзирая на боль, слабость, голод и нервное возбуждение, улыбнулся.
Подошел хирург, а Флорин продолжал ухмыляться, что-то бормотал себе под нос и легонько потирал себя.
— Мистер Сак, — сказал хирург, и Флорин повернулся к нему, протянул к нему трясущиеся руки, словно пытаясь обнять его, обменяться с ним рукопожатием.
Щупальца Флорина тоже зашевелились, пытаясь синхронно с руками вытянуться в воздухе, слишком разреженном для них. Хирург улыбнулся.
— Поздравляю, мистер Сак, — сказал он. — Операция прошла успешно. Теперь вы — земноводное.
И тут (они не смогли сдержаться, да и не пытались) оба громко расхохотались, хотя смех отдавался болью в груди Флорина, а хирург толком не понимал, что же здесь смешного.
Осторожно ступая, он прошел по Книжному городу и Саргановым водам и оказался у себя дома, где обнаружил Шекеля: тот ждал его в чистых, как никогда прежде, комнатах.
— Ну, ты и молодец, — сказал он, стесняясь Шекеля. — Здорово постарался.
Шекель хотел обнять его на радостях, но Флорин добродушно отстранился — тело его все еще болело. Они тихо проговорили до позднего вечера. Флорин осторожно расспросил об Анжевине. Шекель рассказал, что читает с каждым днем все лучше и лучше, ничего особенного больше не случилось, вот только потеплело — разве Флорин не почувствовал?
Да, почувствовал. Они двигались на юг почти с такой же скоростью, с какой дрейфуют континенты, но буксиры тащили их непрерывно вот уже две недели, и они, вероятно, ушли миль на пятьсот к югу (пока что они шли так медленно, что перемещение было незаметно), и по мере приближения к умеренным широтам зима понемногу отступала.
Флорин показал Шекелю, что прибавилось к его телу, что изменилось, и Шекель поморщился, глядя на эти странные, воспаленные штуковины, но в то же время исполнился благоговения. Флорин пересказал ему все, что объяснил хирург.
— Вы будете уязвимы, мистер Сак, — говорил он. — И хочу вас предупредить: даже когда все будет в порядке, некоторые из надрезов и отверстий могут, заживая, затвердеть. Они могут превратиться в шрамы. Я вас прошу в этом случае не огорчаться и не разочаровываться. Шрамы — это не раны, Флорин Сак. Шрам — это зажившее место. После ранения шрам восстанавливает ваше тело.
— Он говорит, что я смогу вернуться на работу через пару недель, — сказал Флорин. — Если буду тренироваться и все такое.
Но у Флорина было преимущество, о котором не знал доктор: он никогда не учился плавать, а значит, ему не нужно было переучиваться — с неловких и неэффективных махов-гребков переходить на волнообразные движения обитателя подводного мира.
Он сел у пристани, где коллеги приветствовали его. Они были удивлены, но вместе с тем по-приятельски заботливы. Дельфин Сукин Джон всплыл неподалеку, посмотрел на Флорина светлыми поросячьими глазами и издал на своем китовом языке идиотское верещание — явно оскорбительное. Но Флорина тем утром было ничем не запугать. Он приветствовал товарищей, как король, благодарил их за внимание к себе.