Никого в этой толпе не нужно было убеждать.
Люди слушали молча.
— Они нас уничтожат, если им представится хоть малейший шанс. И они умеют бог знает как находить нас на другом конце света. Если мы не уничтожим их сегодня, они будут возвращаться снова и снова. — Доул покачал головой и медленно закончил — чтобы сказанное до этого не звучало так мрачно: — Мы должны пустить их на дно.
Командиры разошлись — аэротакси доставили их на корабли. Те правители, которые собирались драться, отправились на свои боевые корабли или дирижабли, а те, кто был слишком хлипок или труслив, вернулись на свои флагманские суда в городе. На мостках остались только Доул, Любовники и Беллис, на которую никто не обращал внимания.
Любовники собирались сражаться отдельно друг от друга: он — на корабле «Гавань Чо», она — на дирижабле «Нантер». Теперь они прощались. Они поцеловались, вовсю работая языками и производя страстные звуки — те самые, которые не раз подслушивала Беллис. Они говорили друг с другом, клялись, что очень скоро снова будут вместе, и Беллис поняла, что в их прощании не было ничего трогательного, ничего трагического. Они целовались не так, будто это их последний шанс, а жадно и похотливо, пробуждая в себе новые желания. Они не испытывали страха, они, казалось, не чувствуют сожаления, они, казалось, жаждут расстаться, чтобы поскорее встретиться снова.
Беллис смотрела на них с отвращением, не в силах оторвать глаз. Они терлись лицами, и их шрамы при этом подергивались, словно змейки.
Кробюзонские корабли были теперь менее чем в десяти милях от Армады.
— Некоторые из них прорвутся, Утер, — сказала Любовница, поворачиваясь к Доулу. — Мы можем себе позволить потерять несколько кораблей, аэростатов, подлодок. Но мы не имеем права потерять город, и ты нужен нам здесь, чтобы защищать его. Как… последняя линия обороны… И еще, Доул, — добавила она. — Мы не можем себе позволить потерять тебя. Ты нам нужен, Доул. Ты знаешь, что делать. Когда мы доберемся до Шрама.
Беллис не знала, то ли Любовница забыла о ее, Беллис, присутствии и потому говорила так открыто, то ли это уже не имело значения.
Любовники поднялись в воздух на последнем дирижабле, который должен был доставить их на выбранные ими позиции. Аванка слегка осадили, и движение города замедлилось. Доул и Беллис остались одни. Под ними на широкой палубе «Гранд-Оста» готовились к схватке армад цы.
Доул не смотрел на Беллис и не говорил с ней. Взгляд его был устремлен вдаль за «Сорго». Теперь уже меньше пяти миль разделяли армадский флот и клин курносых кробюзонских кораблей. Расстояние сокращалось.
Наконец Доул повернулся к Беллис: челюсти сжаты, паза открыты чуть шире обычного, — и протянул ей кремневый пистолет. Она ждала, что он прикажет спуститься вниз или не путаться под ногами, но он ничего не сказал. Они стояли рядом, смотря на приближающиеся корабли.
Человек целует свою статуэтку и, невидимый, про-хаживается за спинами Беллис и Утери Доула.
Сердце его учащенно бьется. Он собрался, он готов. Все его пожитки умещаются в карманах и руках. Человек разочарован, но не удивлен тем, что Армада не согласилась на переговоры. Ну что ж, времени в таком разе придется потратить больше, но, признает он, крови в конечном счете будет пролито столько же.
Уже скоро, так скоро. Он почти что может шагнуть на палубу «Утреннего скорохода». Но еще не совсем. Кораблю нужно еще пройти несколько миль. «Они пошлют за мной лодку, — думает он и готовится встретить их. — Я сообщил, где меня найти».
Теперь Утер Доул говорит с Беллис, показывает ей на толпу, суетящуюся внизу. Он оставляет ее; он оставляет ее в одиночестве на высокой крыше, спускается к своим бойцам, и Беллис, взвешивая в руке пистолет, не сводит глаз со спускающегося Доула.
Он оставляет ее; он оставляет ее в одиночестве на высокой крыше, спускается к своим бойцам, и Беллис, взвешивая в руке пистолет, не сводит глаз со спускающегося Доула.
Человек знает: те, кто наступает, его соотечественники, найдут его без труда. Его описания были точны. Перепутать «Гранд-Ост» с чем-нибудь другим невозможно.
Два флота, разделенные тремя милями морского пространства, продолжали наступать друг на друга. Армадцы шли на множестве разношерстных судов всевозможных расцветок и конструкций, под парусами и под паром. С другой стороны надвигались «Утренний скороход» с кораблями сопровождения: серые и темные борта ощетинились крупнокалиберными пушками.
К кробюзонским кораблям приближался рой дирижаблей — боевых, разведывательных, пассажирских, загруженных ружьями и бочками черного пороха. Ветра не было, и продвигались они быстро. Впереди этого пестрого флота шел «Трезубец», окруженный воздушными кораблями поменьше — аэронавты в одиночных кабинах раскачивались под небольшими баллонами с газом.
Армадские капитаны знали, что их вооружение слабее. Их корабли находились на расстоянии более двух миль от противника, когда кробюзонцы открыли огонь.
Над морем раздался грохот, жерла пушек вспыхнули пламенем. Разрывы и фронт кипящей воды, словно гонцы, опережали «Утреннего скорохода». Армадские пушки были заряжены и приготовлены к бою, но пока молчали. Экипажи армадских судов могли только одно — изо всех сил гнать свои корабли сквозь убийственный огонь противника в зону действия собственных пушек. Они должны были пройти под огнем больше тысячи футов, и только тогда могли открыть ответный огонь, а пока с мрачной бравадой ввязались в одностороннее сражение, и время переменилось.