— А кто вам сказал, что они в этом уверены? — раздраженно возразил Лимас.
— Тогда в чем они видят оправдание своих поступков? В чем? Для нас, как я уже говорил вам вчера вечером, все весьма просто. Отдел и прочие организации вроде него — это естественное оружие в руках партии. Они в авангарде борьбы за мир и прогресс. Они для партии — то же самое, что сама партия для социализма: они — авангард. Сталин говорил, — Фидлер сухо улыбнулся. — Сейчас не модно цитировать Сталина, но он сказал однажды: ликвидированные полмиллиона — это всего лишь статистика, а один человек, погибший в дорожной катастрофе, — национальная трагедия. Он, как видите, высмеивал буржуазную чувствительность масс. Он был великий циник. Но то, что он сказал, верно: движение, защищающееся от контрреволюции, едва ли вправе отказаться от эксплуатации или уничтожения определенных индивидуумов. Все это так, Лимас, мы никогда не претендовали на стопроцентную справедливость в процессе преобразования общества. Один римлянин сказал в Библии: лучше умереть одному, лишь бы процветали миллионы, не так ли?
— Кажется, так, — устало ответил Лимас.
— А что об этом думаете вы? В чем заключается ваша индивидуальная философия?
— Я просто думаю, что все вы — куча ублюдков, — резко бросил Лимас.
Фидлер кивнул.
— Такую точку зрения я могу понять. Она примитивна, построена на голом отрицании и крайне глупа, но она существует и имеет право на существование. А что думают другие сотрудники Цирка?
— Не знаю. Откуда мне знать?
— Вы никогда не беседовали с ними на философские темы?
— Нет. Мы ведь не немцы. — Он помедлил и потом неуверенно добавил:
— Но думаю, что никому из них не нравится коммунизм.
— И этим, вы полагаете, можно оправдать убийства? Оправдать бомбу, подложенную в набитый людьми ресторан? Оправдать принесение в жертву агентов? Оправдать все это?
Лимас пожал плечами.
— Наверное, да.
— Вот видите, и у нас то же самое, — продолжил Фидлер. — Я сам, не колеблясь, подложил бы бомбу в ресторан, если бы знал, что это приблизит нас к цели. А потом подвел бы итог; столько?то погибших женщин, столько?то детей и вот на столько мы теперь ближе к цели. Но христиане — а вы ведь христианская страна, — христиане не любят подводить итоги.
— А собственно, почему? Им ведь приходится думать о самообороне.
— Но они же верят в святость человеческой жизни. Они верят, что у каждого человека есть душа, которую можно спасти. Верят в искупительную жертву.
— Не знаю, — сказал Лимас, — меня это как?то не волнует. Да ведь и вашего Сталина тоже?
Фидлер улыбнулся.
— Люблю англичан, — сказал он, как бы размышляя вслух, — и мой отец тоже любил англичан. Просто обожал.
— Это вызывает во мне ответные теплые чувства, — буркнул Лимac.
Они остановились, Фидлер предложил Лимасу сигарету и дал прикурить.
Потом они стали подниматься круто наверх. Лимасу нравилась прогулка, нравилось идти широким шагом, выставив вперед плечи. Фидлер шел сзади, легкий и подвижный, как терьер, следующий за хозяином. Они прошагали уже час, а то и больше, когда деревья вдруг расступились и показалось небо. Они добрались до вершины холма, откуда смогли бросить взгляд на плотную массу елей, кое?где прерываемую серыми полосками почвы. На противоположном холме, чуть ниже вершины, виднелся охотничий домик, темный и низкий по сравнению с деревьями. В прогалине стояла грубая скамья, а возле нее — поленница дров и кострище.
— Присядем на минутку, — сказал Фидлер, — а потом нам пора обратно. — Он помолчал. — Скажите: те деньги, те крупные вклады в иностранных банках, что вы об этом думаете? Для чего они предназначались?
— О чем это вы? Я же говорил вам, что это были выплаты агенту.
— Агенту из?за «железного занавеса»?
— Наверное, да, — устало бросил Лимас.
— А почему вы так считаете?
— Ну, во?первых, это куча денег. Во?вторых, все те сложности с порядком оплаты. Особая подстраховка. И, наконец, тут был задействован сам Контролер.
— А что, по вашему мнению, агент делал с деньгами?
— Послушайте, я же говорил вам — не знаю. Не знаю даже, получил ли он их. Ничего не знаю, я был почтальоном, и только.
— А что вы делали с банковской книжкой на ваше имя?
— Вернувшись в Лондон, сразу же возвращал ее вместе с фальшивым паспортом.
— А вам кто?нибудь писал из копенгагенского или хельсинкского банков? Я имею в виду — вашему начальству?
— Понятия не имею. Так или иначе, любую корреспонденцию, конечно, передавали прямо в руки Контролеру.
— А у Контролера был образчик подписи, которой вы открыли счет?
— Да. Я долго тренировался, их осталось очень много.
— Не один?
— Целые страницы.
— Понятно. Значит, письма могли направляться в банк после того, как вы открыли счет. Вас не обязательно было ставить в известность. Они могли подделать подпись и отправить письмо, не уведомляя вас.
— Да, верно. Думаю, так оно и было. Я вообще подписывал кучу всяких бланков. Я всегда полагал, что корреспонденцией у нас ведает кто?то другой.
— Но вы не знаете точно, была ли такая корреспонденция?
Лимас покачал головой.
— Вы все это неправильно понимаете, вы применяете тут не совсем верный масштаб. У нас была уйма всяких бумаг, гулявших туда и сюда, это была просто часть каждодневной рутины. Я никогда над этим особенно не задумывался. К чему мне это? Все делалось шито?крыто, но я всю жизнь занимаюсь вещами, о которых знаю лишь какую?то часть, а остальное известно кому?нибудь другому. К тому же меня всегда воротило от бумаг. Или, скорее, меня от них в сон клонило. Мне нравится разъезжать с оперативными заданиями. А сидеть целыми днями за столом, ломая голову, кто такой «Роллинг Стоун», — нет, извините. Кроме того, — он сконфуженно улыбнулся, — я ведь уже здорово выпивал.