— Ну, храни нас Сусун от всякого лиха!
Извлеченный из мешка угольно-черный петух — здоровенный, с багровым, налитым кровью гребнем — расхаживал под ивой, к которой был привязан.
Вырваться и удрать петух даже не пытался, видимо, смирившись с грустной участью. Лишь время от времени сочувственно косил на людей круглым глазом.
— Ну что, кочет? Пора тебя резать…
Мясник Клаус огляделся в поисках любимого ножа.
Вот тут- то и объявился на круче бродяга Янош. Зла на парня дядька Мятлик с Клаусом не держали. Даже чувствовали себя виноватыми: чуть не зашибли сгоряча! Посему замахали приветливо руками:
— Эй, заброда! Давай к нам!
— Ушицей угостим!
— Не боись, бить не будем!
— А я и не боюсь, — парень нога за ногу принялся спускаться к реке. Однако, поравнявшись с ивой, он выхватил из-за голенища короткий ножик, чикнул лезвием по веревке и, с лисьей быстротой ухватив петуха, кинулся наутек.
«Наутек» у Яноша вышло едва ли не вразвалочку, с нагловатой ленцой.
Рыболовы разом забыли про гостеприимство и обещание «не бить». Вся троица бросилась в погоню за воришкой, оставив без присмотра и кувшины с бузой, и закипающий казан. Их брань распугала не только ворон на милю вокруг, но и всю рыбу в реке, до распоследнего ершика. Праведный гнев стучал в сердца. Догнать паршивца! Отмутузить! Насовать под микитки! В душу плюнул, гаденыш, — к нему как к человеку, а он…
Янош свернул к мосту через Ляпунь. Отстав от мясника с прытким Мятликом, капрал налетел на торчащий из земли корень. Растянулся во весь рост. Сгоряча вскочил, прошкандыбал шаг-другой и сел на обочине: ругаться. Колено ушиб будь здоров! Провожая взглядом скрывшегося в лесу воришку и запыхавшихся друзей, Фюрке искренне надеялся, что щенка рано или поздно поймают. А нет, так завтра он лично отыщет ворюгу в городе и упечет в холодную.
В любом случае вечер был испоганен безнадежно.
Фюрке еще посидел, ожидая, не возвратятся ли приятели. Однако из леса никто не появился. Длинные тени наискось перечеркнули мост. Солнце катилось за Филькин бор. Капрал со стоном вернулся к месту горе-рыбалки, допил бузу, расколотил кувшин об иву и заковылял в Ятрицу. Проходя мимо дома Швеллера, он решил заглянуть, сообщить Леону, какого змееныша тот пригрел на груди.
* * *
— И кто он после этого, Леон? Змееныш и есть. За шкирку, и в кутузку! Чтоб, значит, не в повадку…
— Где ж дядька Мятлик петуха-то взял? — с девичьим невинным румянцем, ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовалась Цетинка. — Отродясь у Мятликов в хозяйстве птицы не водилось…
— Мало ли? Купил на рынке. К празднику.
— Мятлик? Купил?
Цетинка привстала, наклонилась к суровому ландверьеру и выдала последний, убийственный аргумент:
— За деньги?!
— Ты это… К чему клонишь?
Пшеницу усов ударил ледяной град. Опали колосья, пожухли. Быть хозяину без урожая.
— А к тому, что любопытно нам, кого первого в холодную сажать будем, — поддержал дочь Швеллер-старший.
Он сделался вдруг необычайно красноречив и убедителен. Не кожемяка, а знаменитый обер-прокурор Кшиштоф Рунец, выговоривший пожизненное Аптекарскому Приказу в полном составе, от фармацевтов-эвтанатов до писцов-рецепторов.
— Увидел мой змееныш краденого петуха, решил вернуть хозяевам. А ворье за ним — бегом… Во главе с одним героическим ланд-капралом. Стой, честный парень! Мы тебя дубьем, мы тебя убьем! Вот я завтра после разговеньица схожу к Намюру, поделюсь соображениями…
Мордобоя не будет, понял Мускулюс.
Стой, честный парень! Мы тебя дубьем, мы тебя убьем! Вот я завтра после разговеньица схожу к Намюру, поделюсь соображениями…
Мордобоя не будет, понял Мускулюс. Дело заканчивалось вялой застольной сварой. За такой даже наблюдать скучно. Лишь дурацкий поступок Яноша сидел соринкой в глазу, раздражая. Другое дело, если б дуралей попытался стянуть петуха исподтишка. А так, внаглую… Глупость какая-то.
Нелепица.
В ворота снова постучали. Стук на этот раз был исключительно вежливым. Скажем больше: почтительным. Не разудалое «бум!» капральским кулаком, а скромное «тук-тук-тук» воротным молоточком.
— Кто там? У тебя что, тоже мой Янош гуся украл?!
— Да съест преблагой Сусун ваши грехи на сто лет, уважаемые! Молю простить за беспокойство! Мне бы мастера колдуна…
Топтавшийся в воротах человечек выглядел никаким. Возраст туманный, одежда чистая, но серенькая. Застенчивое, с мелкими чертами личико. Увидишь на улице, через секунду не вспомнишь. Веяло от человечка дивным ароматом: святость пополам с тревогой, перед употреблением взболтнуть.
— Извольте, — Мускулюс выбрался из-за стола и направился к гостю.
— Извините, сударь, что отвлекаю вас от благого поста… Дело у меня важное. Срочное дело.
— Ко мне с другими не являются, — хмуро буркнул малефик.
— Разрешите представиться: Пьер-Бенедикт Качка. Премьер-пастырь ятричанской общины обеляров.
В памяти возник могучий фолиант под золотым титлом: «Краткий описательный свод предвышних сил и сущностей, духов, гениев, покровителей, хранителей и злыдней низших рангов, а также их культы издревле досель». Фолиант сам открылся на нужной странице: когда-то Просперо Кольраун заставил ученика вызубрить книгу от корки до корки.