— Оно, конечно, праздник. Это самое, значит. Добрые детели и все такое. Оно вроде как не ко времени. Но душа горит! Просит душа!
В подтверждение он рванул ворот несвежей льняной рубахи. Отлетела пуговица. Вертевшийся у ног кот Косяк мигом заиграл добычу подальше, про запас.
— Ты, Леон, непременно знать должен. Знать! Какого змееныша на груди пригрел. Вот.
— Ты чего городишь, падлюка?
Швеллер начал медленно багроветь. Кротости хозяину, как говорится, было не занимать. Хорошо еще, что сидел на другом конце стола. Иначе, во имя Добряка Сусуна, приложил бы капрала мордой об столешницу. А так вставать поленился.
— Огород, значит, горожу. Чтоб сволочь всякая не лазила. Заброды которые, значит. Этот, приживал твой, Янош, или как его матушку?
Однажды, беседуя с физиогномом двора Его Величества, мессиром Цезарем Ламброзье, колдун выяснил, что в словах правды нет. Львиную долю правды человек узнает не из речей, а из выражения лица, мимики и интонаций собеседника. Тоже своего рода магия. Вот и сейчас: если слушать околесицу, какую нес капрал, так ни ежа лысого не понять. А на рожу Фюрке глянешь — и сразу уверяешься: добра не жди.
Мудрая наука — физиогномика.
Распробовав тайный намек, скрытый в речах капрала, Леонард Швеллер пребывал в явственных сомнениях. Встать бить грубияну его выразительную физиогномию или слушать дальше? Или сначала выслушать, а уже потом набить?!
Последняя идея победила вчистую.
— Гляди у меня, Фюрке! Возведешь напраслину, жгутом скручу…
— Я?! Напраслину?! — задохнулся от возмущения капрал. Для восстановления душевного равновесия он опрокинул в глотку всю кружку залпом. — Мы к нему с этой… с доброй желательностью, вот! А он… ворюга! Поймаю гада, с хреном съем…
Если сложить вместе колченогий рассказ Фюрке и начертанную на его роже мудрость Цезаря Ламброзье, выходило следующее.
* * *
Зачем постным днем он забрел в мясную лавку Клауса, ланд-капрал не имел ни малейшего понятия. Праздник, от службы выходной — ну и пошел бродить по городу. Хлопнул кружечку пивка, поболтал со знакомым молочником.
Праздник, от службы выходной — ну и пошел бродить по городу. Хлопнул кружечку пивка, поболтал со знакомым молочником. На площади 3-го Эдиктария поглазел на выходки двух паяцев. Хохотнул баском: ишь, забавники! А на углу площади, как свернешь к тупичку Двух Квадратов, — она и есть, Клаусова лавка.
Фюрке не был ревностным почитателем гения, вроде убежденных сусунитов, облюбовавших квартал на восточной окраине. Однако марать душу скоромным до полуночи не собирался. Гении, они ревнивые. Возьмет Добряк Сусун и откажется есть беды-горести некоего капрала Фюрке! Сам, дескать, кушай полной мерой…
В лавку капрала заманили смутные предчувствия. И, скажем прямо, нюх не подвел ландверьера. Клаус уже закрывался, а у прилавка ошивался старый знакомец — дядька Мятлик с подозрительным мешком на плече. Мешок слабо дергался.
— Чего у тебя там? — с профессиональной дотошностью поинтересовался Фюрке.
— Рыбачить собрались, — уклончиво сообщил Мятлик, не спеша раскрывать тайну припадочного мешка. — На вечернюю зорьку. Уху сварим, бражки хлебнем. Сусуна помя… то бишь почествуем. Загодя, перед разговением. Третьим будешь?
Капрал задумался, изучая явившуюся его воображению, надо сказать скудному и медлительному, картину. Однако, проявив стойкость, не позволил увести разговор в сторону:
— В мешке, говорю, что?
— Петух! — Мятлик гордо подбоченился, едва не выронив мешок. — В уху завсегда кочет требуется. Для навару.
— Так постный день сегодня! Грех мясо жрать!
Вынырнув из дверей подсобки, мясник Клаус возмутился от лица всего своего цеха:
— Это петух — мясо?! Ну ты и брякнешь, капрал, хоть гениев выноси… Уха, она скоромная? Ты не виляй, ты прямо говори: уху есть дозволено?!
— Ну… дык, это пожалуй, — малость растерялся Фюрке.
— Вот! А какая уха без петуха?
Возразить было нечего.
— И вообще, глупости ваш пост, — ворчал Клаус, укладывая в широченную суму рыболовные снасти. Бритая голова мясника покрылась каплями гневного пота. — Добряка Сусуна уважить — понимаю. Дело хорошее. А мяса почему есть нельзя? Вот ты мне ответь, Фюрке: почему?
Капрал почесал в затылке, но ответа не нашел. И в самом деле: почему?
— А я тебе отвечу! Этот пост молочники с булочниками придумали. И зеленщики, искусай их травяной клоп. Ага, еще сыровары. С рыбниками вместе. Чтобы, значит, их товар больше покупали, пока мы, мясники, убытки терпим. Вот и весь сказ! А Добряку Сусуну, храни его Ползучая Благодать, без разницы, чего вы там жрете, дурачье…
— Ты это! Ты говори, да не разговаривай! Без разницы ему, еретику! Сусуниты, те вообще…
— Именно что «вообще»! Мяса не едят, вот башкой и двинулись. Мясо, оно для мозгов самое располезное. Больше их слушай, сусунков твоих…
Препираться капралу решительно не хотелось. В спорах, особенно религиозных, он был не мастак. Зато отведать ушицы, да и бражки хлебнуть в компании старых дружков… Вскоре бравая троица, запасшись снастями и двумя кувшинами пшенной бузы, оказалась на берегу Ляпуни. Пока Фюрке с Мятликом ставили верши и закидывали тенета, Клаус успел развести костер, подвесив над огнем казан с водой. Рядом стояла крутобокая миса, куда приятели, выбравшись на берег, принялись крошить лук, морковь, корни петрушки и спадиуса. Покончив с крошевом, открыли первый кувшин.