В воздухе стоял острый аромат чуда.
Незнакомый и таинственный.
Есть на земле чудеса, неподвластные самому могучему волшебнику. Куст, обвешанный бечевой с колокольцами, или фигляр-канатоходец иногда могут оказаться главнее всего лейб-малефициума разом. Снимая порчу будней и сглаз усталости. Жаль, что мы — взрослые, умные, практичные, в нашем кошеле бренчит скупая мелочишка, за которую толстая тетка не захочет продать билета назад, хоть ты дерись…
— Ну, я пошел?
Янош с нарочитым равнодушием глядел на суету вокруг шапито.
— А представление посмотреть? Если, конечно, у тебя нет более важных дел…
— У меня нет денег, — честно ответил парень. — Я бы мог попросить у мастера Леонарда. Он даст. Мне — даст. Только я не буду у него просить.
Хлопнув парня по спине, колдун рассмеялся, глядя, как тот давится кашлем. Ишь, балагур! Человеку, которому Леонард Швеллер в ответ на просьбу даст денег, самое место в «Цирке Уродов».
— А если попросить у мастера Андреа?
— Я не буду просить денег, — повторил Янош, втягивая голову в плечи. — Я не попрошайка.
И, словно решась на отчаянный поступок, выдохнул:
— Я — учитель.
«А почему нет? — Мускулюс вспомнил «Звезду Бедлама», дом призрения, учрежденный Департаментом Милосердия для скорбных умом. — Один — Вечный Странник во плоти, другой — драконоборец Арчибальд фон Тюхпен собственной персоной, третий — с младых ногтей учитель без учеников… Бывает».
— Но ведь учителям не возбраняется ходить в цирк? — спросил он, стараясь изо всех сил, чтобы вопрос прозвучал спокойно и обыденно.
— Н-нет… Не возбраняется.
— Обожди меня здесь.
Ждать не пришлось: колдуна пропустили без очереди. С удивительным единодушием ятричане расступились, давая дорогу. «Святой!» — бросил Тацит Горлопан, шныряя по карманам. «Спаситель!» — бабуси в кружевных чепчиках норовили прикоснуться к куртке, штанам, хоть к каблуку малефика, словно он был золотушным горбуном-эпилептиком, приносящим, согласно поверью, удачу.
Если получалось, старушки кричали «Ура!» и швыряли чепцы в воздух. У самого окошка посторонился, освободив доступ, ландверьер Намюр; строго отдал честь, держа за руку сопливого племяша: «Рад вас видеть, мастер колдун!»
— Два билета в партере, прошу вас!
— За мой счет! — вмешался ланд-майор.
— За мой! — подскочил живчик Тацит. — Кошечка, запиши на Низы!
Итог подвел мюнцмайстер, пыхтя от усердия:
— За счет города. Неле, ласточка, запиши на казну. Запрос пришлешь завтра, в ратушу.
— Не надо в партере! Я не хочу в партере! — из-за спин кричал гордый Янош, отказываясь жировать за счет казны. — Мне на галерке! Подальше…
Просьбу упрямца пришлось удовлетворить.
* * *
Пожалуй, никто бы не поверил, надень Мускулюс мантию черного бархата, выйди на арену вместо шпрехшталмейстера и объяви в рупор:
— Дамы и господа! Ваше представление интересует меня в последнюю очередь…
Но это было чистой правдой. Сидя во втором ряду партера, он скучал, разглядывая длинноруких гномов-жонглеров, мечущих под купол гроздья шипастых булав и заточенные по кромке кольца. Зевал под остроты коверных глумотворцев. Едва не заснул под взглядом василиска-бельмача. Замученная рептилия пялилась на публику, рождая взрывы ужаса, «подсадке» в проходе сделалось дурно, шуты-буффоны каменели и лопались мыльными пузырями, — а колдун искренне сочувствовал твари, чей взор давно угас от стычки с себе подобным. Музыкальный эксцентрик, в прошлом — избяной шишок-погорелец, исполнял похоронные марши. На гребешках, на липовых балясах, на волыне, иначе кабретте, с мехом из шкуры блуждающей химериссы. Народ радостно подпевал, Мускулюс же страдал зевотой, рискуя вывихнуть челюсть.
Один раз он привстал и высмотрел Яноша на галерке западных трибун. Парень кричал вместе с детьми и хлопал в ладоши. Парню было весело. Счастливый человек… Колдун подумал, что он сам в отрочестве был совсем иным существом: серьезным, обязательным, предпочитавшим зубрежку любым забавам. Приют, позже — суровый волхв Грозната, еще позже — Просперо Кольраун… Наверное, поэтому беспутный Янош вызывал у малефика скрытую симпатию.
Тролли- эквилибристы с тарелями.
Доппельгангеры-антиподы.
Иллюзион «Сансара».
Он еле дождался антракта. Интерес, приведший его в цирк, крылся во втором отделении, между феей с бородой и бойцами на першах. Выйдя в холл, малефик поначалу решил отыскать Яноша и купить парню медовых пряников с брусникой. Но гордец явно прятался от благодетеля, не желая быть обязанным сверх меры. Редкий случай: гордыня у бродяги. Хоть в музее выставляй, для обозрения зевак…
— Возьмите леденчиков, сударь!
— Не надо. Дайте лучше соленых орешков.
Остаток антракта малефик коротал, разглядывая акварели на полотняных стенах холла. Копьеглотатель Герш Тулуп, вольтижер Меровей-сын, престидижитатор Хильперик Ловкач, Адельгейда и Ги Цюльпихи, воздушные атлеты… Дольше всего Мускулюс задержался у лилипутки Зизи, «лихой Гуттаперчинки», как было написано под акварелью.
Зизи изображалась в желто-черном трико, напоминая добрую осу.
Вскоре ударил колокол, и народ повалил обратно в зал. Доедая орешки, Мускулюс прошел на свое место, готовый скучать до победного конца. Но в жизни всегда есть место неожиданностям: реприза коверных была нарушена галопом китовраса Грини. Клоуны брызнули в стороны, лая по-собачьи, а китоврас дернул по кругу, хохоча и распевая басом неприличные арии.
Клоуны брызнули в стороны, лая по-собачьи, а китоврас дернул по кругу, хохоча и распевая басом неприличные арии. На спине Грини — фактически на человеческой его спине, — стоя обеими ногами на лошадином крупе и вцепившись в маленькие рожки, делавшие китовраса пригодным для «Цирка Уродов», трепыхалась лилипутка. Ее гибкое тело выписывало сумасшедшие кренделя. Когда Гриня бил задом, малышку подбрасывало в воздух. Временами начинался «лангский кубарь»: Зизи оказывалась задом наперед, лицом к хвосту китовраса, выпуская спасительные рожки, и лишь умопомрачительная подвижность спасала лилипутку от гибели.
Трибуны взорвались аплодисментами.