Колдун вздохнул. От его вздоха у человека, менее занятого собственными проблемами, чем ведьма Мэлис Лимисдэйл, от сочувствия лопнула бы селезенка. А ведьма лишь уставилась на него, хлопая ресницами.
— Спасибо, сударыня. За искренность, за доверие.
Проклятье! Чуть не добавил: «Вы очень помогли следствию!»…
— Хочу вас успокоить: Фортунат Цвях получил… ну, скажем, индульгенцию.
От лиц самого высокого звания. И поступил ко мне в подчинение, — здесь Мускулюс не удержался от крошечной мести, — с целью придать ясность известному вам делу. Выходит, вам не надо корить себя за разглашение. В случае успеха я останусь нем как могила, утаив толику открытых мне тайн.
— А в случае неуспеха? — жадно поинтересовалась ведьма.
«Ну ты и ведьма!» — хотел сказать Андреа. «Типун тебе на язык!» — хотел сказать Андреа. «Шли бы вы все к трубадурам!» — хотел сказать он. А вместо этого сказал:
— Я желал бы встать и одеться. Еще раз спасибо за откровенность.
Ему пришлось преодолеть изрядное сопротивление: благодарная Мэлис во что бы то ни стало желала помочь ослабевшему сударю в одевании.
И почти преуспела.
* * *
Солнце с грустью ковырялось в облетевших, лысеющих кронах деревьев. Кот Косяк и кобель Нюшка дружно лакали из одной лужи, игнорируя миску с водой. Двор пустовал. Должно быть, Цетинка у матери, а хозяин ушел в мастерскую. Магия-шмагия, битвы-бритвы, работа работой. Обойдя дом кругом, колдун принял салют от капралов, высунувшихся из окон боевого поста. Усмехнулся ласковой брани лилльчанок: красотки трясли решетки, борясь за право первой выразить опекуну свою признательность. После известных событий Мускулюс стал находить в стервозности вверенных ему девиц некую приятственность. А ведь еще недавно полагал барышень истинным наказанием!
Сейчас сплясал бы джигу на заборе, останься линька единственной заботой…
— А теперь все дружно водим хоровод вокруг капища!
Знакомый голос. Выйдя из ворот, колдун обнаружил весельчака-Яноша: взявшись за руки, четверо ребятишек во главе с парнем танцевали вокруг старой акации. Шлепая по лужам, вздымая брызги, детвора была счастлива. За левую руку Яноша держался Тиль Швеллер, за правую — «заячья губа», давняя поклонница шмагии; замыкали хоровод суровые карапузы. Ствол акации у земли был обложен камешками и обмотан полосками сыромяти. А движение танцующих шло посолонь. Приседали танцоры по очереди, в строгом порядке, не прерывая движения: сперва «заячья губа», потом — Янош, дальше — карапуз, Тиль, второй карапуз…
— Луна на закате, лес полон снами! Феи пляшут вместе с нами!
Система. Стройная и бестолковая. Парень выглядел страшилищем: глаз заплыл лиловой опухолью, ссадина на лбу подсохла ржавым струпом. Но, глядя на него, хотелось смеяться. Дети с удовольствием вертели головами, выискивая обещанных фей. Обряд и впрямь походил сразу на несколько схожих ритуалов. На ум колдуну пришли «лихая обморочь», лунные кольца гамадруидов, заговор на покражу (среди плясунов обязательно должен быть один горбун…), еще «ad sedem damnatorum detrudi», который водили студиозусы в День Сессии, заклиная деканат…
Сейчас, о многом зная и о многом догадываясь, малефик должен был бы испытывать к бродяге сочувствие. Но сочувствия не возникало. Как сочувствовать счастливому человеку? Тут уж скорее объявится зависть: сломанный, неизлечимо больной «синдромом ложной маны», Янош настолько умело прятал свою беду, превращая изъян в достоинство, что и зрелому мужу впору обзавидоваться.
Колдун шагнул к ребятне. Разорвал кольцо строго между карапузами и сразу замкнул хоровод по новой, ухватив две потные ладошки. Не дав опомниться, с серьезным выражением лица бросил:
— А ну-ка…
И шевельнул губами, закручивая пляску «малым лукавцем».
Блеснули змеиной чешуей полоски сыромяти. Зашевелились, потекли вдоль ствола, вздымая треугольные головки.
Блеснули змеиной чешуей полоски сыромяти. Зашевелились, потекли вдоль ствола, вздымая треугольные головки. Каждая змейка в пасти держала по кольцу, исполняющему три желания. Перегружать кольца маной Андреа не рискнул, но цыпки на ногах вылечить или медовый кренделек с орешками сотворить — это запросто. Колечек было четыре: Янош обойдется. Камешки, валявшиеся у корней, изукрасились рубинами-сапфирами. Ювелир в лавке, конечно, ломаного гроша не даст, а девчонке перстенек изладить — в самый раз. В сухих ветках акации плеснули две виолы, лира и органиструм. Восемь подвижных кобылок органиструма скакали на шейке инструмента, местами повышая тон до смешного ржания.
Мускулюс и не думал, что получится так здорово.
Он боялся одного: обиды Яноша. Ну, как если бы королевский скороход влез в состязания хромого с колченогими, приноравливаясь к их ковылянию. Нет, парень не обиделся. Напротив, принял самое живое участие, делая пассы, выкрикивая заклятья и комментируя ритуал учеными словами. У отца, небось, нахватался, умник. Детвора бесилась от счастья, и если что смутило колдуна, так это реплика «заячьей губы», когда потеха завершилась.
— Ой, мамочки! — счастливая, бросила девочка, любуясь колечком и каменьями. — Красотища! А феечки были кра-сивше… в передничках, с вуальками…