— Ты не знаешь, что такое Надзор Семерых. И радуйся, что не знаешь. Там железо раскалывают.
— А чему ты меня пять лет учил?! Или ты… ты… только для виду?! Объедки с барского стола бросал?! А я, дура…
Ведьма была на грани истерики. Колдун посочувствовал «напарнику»: Цвях прав, о чем бы ни шла речь. Нет такой ведьмы, чтоб смогла закрыться от профосов Надзора Семерых. Но поди, объясни взбалмошной, оскорбленной женщине…
— Извини, Мэлли. Мне надо идти.
— Иди! Чтоб глаза мои больше тебя не видели!
Не найдя слов для ответа, венатор махнул рукой и быстро зашагал прочь со двора. Сейчас изящный маг-кавалер напоминал оскорбленного в лучших чувствах олуха-муженька, которого до дыр запилила сварливая супруга. Если Мускулюс недавно и хотел жениться, то сейчас четко понял: эта мысль посещала его в бреду.
На лестнице послышались шаги.
Легкие, знакомые. Уютные.
Мужчины ветрены и непостоянны — снова захотев жениться, причем без промедления, колдун рыбкой нырнул обратно в постель, укрывшись одеялом. Он ощущал себя шалуном-мальчишкой, испытывая дивное, детское удовольствие. Что же до ведьмы с венатором — милые бранятся, только чешутся. Помирятся, никуда не денутся. Интересно, какую тайну скрыл от ведьмочки Цвях, что она так взбеленилась? Тайн у красавца хватает. И существует уйма людей, желающих эти тайны выведать.
Без отрыва от основной, разумеется, работы.
— А вот и я, мастер Андреа! Сейчас кормить вас будем!
Цетинка протиснулась в дверь, неся перед собой огромное блюдо, выполнявшее роль подноса. Курились паром, прижавшись боками друг к дружке, разнообразные горшочки, плошки и миски. К сожалению, запахи съестного, благодаря открытому окну, изрядно разбавлялись господствующими красильно-кожевенными ароматами.
У страждущего потекли слюнки и заложило нос.
Девица наседкой захлопотала вокруг «больного», расставляя посуду, взбивая подушку и подтыкая одеяло. Далее она решительно взялась кормить Мускулюса с ложечки. Слабые попытки сопротивления и проявления самостоятельности были пресечены в корне. Устроившись в кровати, Андреа глотал протертый супчик с курятиной, хлебал жидкую кашку, пил теплый морс, блаженно жмурился, вызывая зависть седого котяры Косяка, забравшегося на подоконник, и был счастлив. Все хорошо. Все просто отлично! Настолько замечательно, что долго это продолжаться никак не может. А потому, братец, спеши насладиться каждым мигом покоя, пока очередная беда ищет тебя на улицах Ятрицы.
Все хорошо. Все просто отлично! Настолько замечательно, что долго это продолжаться никак не может. А потому, братец, спеши насладиться каждым мигом покоя, пока очередная беда ищет тебя на улицах Ятрицы.
— Еще чего-нибудь принести?
— Ох, голубушка! Спасибо. Накормили до отвала.
— Ну, тогда отдыхайте. Я бы с вами посидела, но мне к маменьке надо.
— Полно, Цетинка! Зачем со мной сидеть? Я здоров как бык.
— Ага, бык! Наши оглоеды любого бугая разговорами в могилу сведут…
— Если угодно, я посижу с мастером колдуном.
В дверях стояла рыжая ведьма Мэлис Лимисдэйл. Заплаканная? Вряд ли. Разве что на лице залегли скорбные складки, которых раньше колдун не замечал. И морщины-упрямицы обозначились резче, отчетливей: от крыльев носа к уголкам рта. Еще между бровями, наподобие знака Альгиз, руны пассивной защиты. Потускнела зелень взгляда: не изумруд, а патина на медном колечке. Начистить мелом, она и сойдет, только где его взять, мел этот?!
— Ну… если мастер Андреа не возражает…
Ишь ты! У Цетинки-то, видать, запал иссяк. Или он с самого начала на одних мужиков действовал? Бабье лето, святой день… Мастер Андреа не возражал. Ведьма выждала, пока затихнут на лестнице шаги девушки — сейчас хромуша спускалась тихонько, на цыпочках, — и лишь потом кособоко, с опаской присела на стул. Знаменитый стул, где ранее восседал Леонард Швеллер, а позже — Фортунат Цвях. Помолчала, уставясь в пол. Нервно хрустнула пальцами.
С беспомощностью ребенка взглянула на малефика:
— Мне страшно, сударь. Вам плохо, вы устали, а мне страшно. Вот, сказалась посидеть с человеком после обморока, а на деле пришла выговориться. Я стерва, да?
Мускулюс едва успел одернуть себя, чтобы не ответить любимой фразой психей-наемниц: «Желаете поговорить об этом?» И отозвался вполне искренне:
— Может, и стерва, но не теперь. Давайте недоумевать вместе. Знаете, я с удовольствием составлю вам компанию…
Луч солнца бродил по стене. Забавлялся, вычерчивая на побелке слова рыжей ведьмы. Золотые, тяжкие слова.
— Нет, сударь. Удовольствия не обещаю. Помните, вы у меня про Ежовую Варежку интересовались? Что да как, да пять лет назад… А я вам про двоих кудесников с факелами отвечала. Помните?
— Соврали?
— На треть.
— В каком смысле?!
— В обычном. Двое кудесников — чистая правда. Только был и третий. Наш общий приятель, Фортунат Цвях.
Лучик вздрогнул, пустил лихую завитушку на имени венатора и приготовился записывать дальше. Смешно: пяти лет как не бывало. Пиши, братец, по новой. Вот, например, про девочку.
* * *
… Девочка обреченно смотрела в землю. Щуплая, в желтом платьице, трепетавшем на ветру, она походила на цыпленка в окружении стаи коршунов. Руки ребенка колыхнулись водорослями в реке, зажили собственной жизнью. Пальцы тянули, дергали, связывали, рвали, плели кружева. Стальные, колючие кружавчики. Из таких воротник-жабо вывязывать, для приговоренных к казни.