И лишь радиолюбители одной страны — гитлеровской Германии — были бесстрастно холодны. После нескольких сухих вежливых фраз спешили закончить разговор.
Особенно часто была связь с американцами. Когда они появлялись, в эфире сразу становилось тесно. Их передатчики мощностью до одного киловатта буквально оглушали и забивали друг друга. Однажды, при хорошей слышимости, я на протяжении двух часов побеседовал с одиннадцатью американцами. Они передавали меня из рук в руки:
— Позовите, пожалуйста, моего друга! Он вас слышит!
Я звал. Связь устанавливалась, чтобы затем продолжиться уже со следующим американским корреспондентом.
— Привет с пушной фактории! Вас приветствует компания Гудзонова залива!
Услышав это обращение, я решил все же, что привет был инициативой радиста. Но, будучи человеком вежливым, ответил, попросив передать привет эскимосам, работающим для этой компании.
Так проходили ночи. И сожалеть приходилось лишь об одном — о том, что наступившее утро прерывало эти занятия. Нужно было вставать и кипятить чайник. Да и с энергией дело обстояло так, что я далеко не всегда мог позволить себе подобные развлечения.
* * *
21 ноября отпраздновали полгода дрейфа. По этому поводу получили приветственную телеграмму от коллектива работников Библиотеки имени В. И. Ленина. В ответной телеграмме пригласили их в гости, указав точный адрес: пройдя по восточному берегу Гренландии, надо свернуть на лед, и через двести километров окажется наша льдина.
Лагерь заметен на расстоянии 10–15 метров. Драгоценным камнем светится ледяная обсерватория Федорова: это горят внутри лампочки карманного фонаря — Женя наблюдает. Вокруг палатки широкий проход. В пургу здесь не особенно уютно. Мелкий снег быстро мчится в этих траншеях и пробирается сквозь плотнейшую одежду.
Наша палатка похожа на кулич, обильно покрытый глазурью. Одиноко торчит одна изюминка — черный изолятор антенны. Тамбур плотно застегнут тройной дверью-фартуком. Пройдя внутрь, застегните его, иначе фартук будет хлопать. Площадь тамбура вся занята четырьмя парами так называемых «тапочек». В каждой из них можно смело купать двухмесячного младенца. Пролезая сюда, нагнитесь пониже, иначе получите за шиворот солидную порцию снега. Налево расположена кухня.
Снимите обувь и стряхните веником снег. Это делается на ледяной ступени, покрытой мехом. Здесь долгое время нам мешал ходить пес Веселый. За нездоровое любопытство, проявленное к ящику с маслом, он изгнан отсюда.
Резиновая дверь на меховой подкладке открывается с трудом. Ее держит сильная резина, укрепленная на стойке палатки. Полугодовой опыт научил нас ловко проходить в дверь даже с горячим чайником в руках.
Летом в доме мало вещей. Зимние условия потребовали значительного увеличения их количества. Постепенно привыкая к этому, мы и сейчас находим наше жилище просторным.
Каждый из нас усвоил свой катехизис одевания. У меня следующие правила: садясь в мешок, не ударься головой об острый угол стола. Надевая фуфайку, не опрокинь пепельницы и пузырьков Ширшова. Встав во весь рост, берегись острой гайки на потолке. Надевая брюки, не опрокинь правой ногой лампы, а левой не выбей из рук Ширшова его письменный стол. Каждый из нас имеет свой собственный письменный стол — кусок фанеры.
Среди необъятных просторов Арктики мы топчемся на трех квадратных метрах. Это все, что осталось после размещения вещей. Мы не ощущаем ни запаха керосина, ни запаха сырых оленьих шкур. Давно уже привыкли к оленьей шерсти. Наш доктор Ширшов уверял нас, что проглоченный волос может вызвать аппендицит. После этого стали из супа вылавливать большие куски шерсти, не обращая внимания на мелкую расфасовку.
Направо от входа в наш дом — стол радиостанции. Внизу аккумуляторы, инструменты. Налево от входа на стене висит ящик, гордо именуемый буфетом. На полу — ящики Ширшова с пробами воды. На них несколько прокопченных кастрюль с нехитрым обедом. Тут же примостились хронометры. Продольные стенки до конца заняты двухъярусными койками.
В ногах Ширшова на веревочке подвешен потрепанный портфельчик. Смотрим на него с уважением. Здесь хранятся тайны Северного полюса. Это — осуществление мечты человечества. Для нас — это полгода напряженной жизни, многие часы тяжелой физической работы. Лучше потерять собственную голову, чем этот старенький портфельчик.
Между койками — зыбкий стол, занятый лабораторией. Над столом жестянка, предохраняющая потолок от жара ламп. Моя обязанность — засыпать эту жестянку звонкой промерзшей колбасой. Мы перещеголяли московский гастроном — у нас горячая колбаса имеется в любое время суток. Горячая колбаса вызвала у Федорова некоторые ассоциации, в результате чего на лаборатории Ширшова, очень похожей на ларек Моссельпрома, появилась надпись: «Пива нет».
У каждого из нас свой уголок, где хранится всякая мелочь. Особенно много ее у Папанияа. Он спит на веревочках, проволочках, тетрадях, спичках, книгах. Все это необходимо иметь под руками.
Днем лампы стоят посередине палатки, и мы, как огнепоклонники, мостимся вокруг них, сидя на нижних койках. Прикасаться к стеклам запрещено. Это прерогатива главного жреца — Папанина.