В 14 часов 32 минуты ряд станций принял телеграмму № 19. Леваневский сообщал, что крайний правый мотор вышел из строя в связи с повреждением маслопровода. Самолет вошел в сплошную облачность, и больше его никто не видел и не слышал.
Сорок часов я провел без сна, слушая Леваневского. Под конец я уже слушал стоя, чтобы не заснуть. От длительной работы с телефоном болят уши. Не знаю, выдержал ли я бы эту адскую нагрузку, если бы не черный кофе, который старательно варил мне Папанин.
Утром 14 августа Леваневского слушала уже вся Арктика. Помимо советских полярных станций, включились в дело и американские. Были мобилизованы все радиостанции, в том числе и военные и любительские.
Главсевморпуть запросил: возможна ли на нашей льдине посадка самолетов? Какие работы необходимо для этого проделать и в какой срок?
Постарались быстро осмотреть поле, нашли одно направление, возможное для посадки, и радировали об этом в Москву. Вечером услыхали сообщение Правительственной комиссии: ледокол «Красин» получил приказ забрать три самолета, идти с ними к мысу Барроу (Аляска), а оттуда по меридиану как можно дальше на север. Самолеты будут работать со льда, «Красин» станет их базой. На остров полетели Водопьянов, Молоков, Алексеев.
Поиски продолжались долго. Даже в октябре, когда в Арктике наступила полярная ночь, прибыли самолеты, специально оборудованные для ночных полетов. В начале октября Москва сообщила, что вторая летная экспедиция по спасению Леваневского приземлилась в Архангельске. Я воспринимал эти сообщения с повышенной остротой, так как среди пропавших был мой друг Сигизмунд Леваневский.
В условиях полярной ночи поиски оказались неимоверно сложными. В экспедицию были включены лучшие полярные летчики — Бабушкин, Мошковокий, Водопьянов, Фарих, Пивенштейн. Вылетели они на самолетах, специально оборудованных для ночных полетов. Остров сообщил подробности полета Водопьянова. В темноте Михаил Васильевич поднял двадцатипятитонную машину. Без звезд и солнца, по маяку и компасу, он повел ее над льдами. Обстановка была тяжелой. И все же Водопьянов долетел до полюса. Тут наблюдением занялся весь экипаж. Все видели «много самолетов». При ближайшем рассмотрении «самолеты» оказывались обыкновенными трещинами.
О том, что произошло с Сигизмундом Александровичем и его экипажем, оставалось только догадываться. На самолете было шесть человек. Трое из них умели управляться с радиоаппаратурой. И аппаратура была с тройной тягой: рабочая радиостанция, запасная радиостанция и маленькая аварийная с ручным приводом.
Летчики полагают, что облачность была, вероятно, настолько низкой, что доходила до самого льда, переходя в туман. Леваневский, не видя льда, не мог совершить пусть тяжелую, пусть с аварией посадку. Скорее всего, самолет как шел, снижаясь, так и врезался в лед.
* * *
А тем временем, пока происходили эти трагические события, льдина продолжала дрейф. Анализ дрейфа привел наших молодых ученых к небезынтересным выводам.
Федоров часто колдовал над двумя картами — пути дрейфа и пути ветров. Первое время обе кривые были геометрически подобны, породив предположение, что главный источник сил, движущих льдину, — ветер. Однако постепенно картина дрейфа стала приобретать иной характер. Чем дальше — тем больше новостей открывалось в его механике. Сведения, которые мы трудолюбиво накапливали изо дня в день, представляли для науки большой интерес.
Сентябрь принес нам перемены. На полюсе началась зима. Термометр стал показывать мороз, причем не только снаружи, но и на полу палатки. Мы приступили к переходу на зимние квартиры.
Кухонная палатка позволяла Ширшову вести его мокрые, холодные работы по гидрологии в условиях сравнительно удовлетворительных, но, уступив Пете, площадь кухонных угодьев, пришлось временно разместить наше кулинарное хозяйство в совсем крохотной палатке. Когда наступало время обеда, а обедала наша четверка, как большинство обладателей отдельных квартир, в кухне, мы еле-еле в эту палатку втискивались.
С Папаниным мы занялись лепкой новой кухни, которая по нашему архитектурному проекту должна быть примкнута к жилой палатке. Ручей, протекавший у дома, в недалеком прошлом наш водопровод, еще не замерз. Он стал нашим цементным заводом. Опалубка — две доски, поставленные на ребро. «Бетон» — смесь снега с водой, которую мы замешиваем тут же в проруби. Набил пространство между досками мокрым снегом — через час-два это звенящая ледяная стена. Передвинул доски выше — повторяй технологический этап.
Ледяные стены кухни по крепости не уступали блиндажам. Ледовое строительство нам понравилось, и, завершив его, мы готовились к тому, чтобы натянуть на нашу палатку оболочку из гагачьего пуха и объединить жилую часть с пищеблоком общей кровлей.
Погода благоприятствовала строительству. Стоял мороз, ярко светило солнце, и мы трудились, позволяя заснять наш труд оператору местной кинохроники Евгению Федорову, неутомимо шуршавшему рядом с нами кинокамерой.
Холод наступал медленно, но настойчиво. Мы неутомимо готовились к зиме. Еще недавно великанские размеры валенок, засунутых к тому же в глубочайшие калоши, казались нам смешным недоразумением. Нет, теперь уже никому не было смешно. Валяные гиганты завоевали полное признание. Ноги, одетые в меховые чулки, легко проходили в эти богатырские снаряды, обретая там долгожданное тепло.