…
«Только в Союзе Социалистических Советов возможны такие блестящие победы революционно-организованной энергии людей над силами природы.
Только у нас, где началась и неутомимо ведется война за освобождение трудового человечества, могут родиться герои, чья изумительная энергия вызывает восхищение даже наших врагов.
Из самых разных стран мира поступали приветствия, перепечатывались высказывания разных газет. В этом потоке информации появилась одна радиограмма, доставившая мне особое удовольствие.
Читатель, быть может, помнит, как, находясь на Земле Франца-Иосифа, я установил радиосвязь с «Маленькой Америкой» — американской экспедицией адмирала Берда, работавшей в Антарктиде. Теперь, несколько лет спустя, адмирал Берд оказался в день нашего спасения в 135 километрах от «Маленькой Америки». Оттуда он и послал следующую радиограмму:
…
«Мистер Мэрфи сообщил мне из „Маленькой Америки“ по радио подробности спасения членов советской научной экспедиции на „Челюскине“. Это — подвиг, производящий большое впечатление, и я счастлив передать через ТАСС мои поздравления советским летчикам, которые успешно выполнили такую опасную миссию».
* * *
На мысе Ванкарем я познакомился с Леваневским. Высокий, стройный, немного рыжеватый, с мужественным красивым лицом, он выглядел как-то не очень приспособленным к окружающему обществу.
Был ли он гордым, как его иногда пытаются изображать люди, недостаточно хорошо знавшие Сигизмунда Александровича? Вряд ли. Так сказать нельзя. Скорее другое — Леваневский производил впечатление очень сдержанного.
В дальнейшем мы с ним очень подружились. Подружились и наши жены. Одним словом, мы стали добрыми семейными знакомыми, и выпили вместе не один литр водки, но это все произошло потом. Тогда же, в апреле 1934 года я встретил человека, наглухо застегнутого на все пуговицы, державшегося с откровенной отчужденностью.
Я далек от того, чтобы осудить за это Сигизмунда Александровича. Легко было понять его состояние: опытнейший полярный летчик, пропутешествовал из Москвы до Аляски, проехав добрую половину земного шара, получил в Америке первоклассный самолет, прилетел на нем в СССР, разбил его, чуть не погиб сам и не спас ни одного челюскинца.
Несмотря на броню, в которую заключил себя сам в эти дни Леваневский, у нас возникли с ним взаимные флюиды, для которых эта самоизоляция не смогла стать камнем преткновения. Мы вместе (разумеется, очень по-разному) участвовали в спасении одного из челюскинцев, который, если бы не помощь Леваневского, мог бы погибнуть уже здесь, добравшись до твердой земли.
Чтобы рассказать эту историю, необходимо небольшое отступление…
В эти первые дни, проведенные в Ванкареме, сразу же дали о себе знать два обстоятельства. Во-первых, духовный голод. Большинство челюскинцев отдыхало, поглощая книги, взятые из библиотеки фактории. Второе — болезни.
На льдине почти никто не хворал. С возвращением на Большую землю многие, словно сговорившись, начали болеть. В основном гриппом, протекавшим в тяжелой форме. Больных (их оказалось шестнадцать человек) направили в единственную больницу, которой тогда располагала Чукотка — в бухту Лаврентия. Для небольшой больнички такая нагрузка оказалась непосильной, и здоровые челюскинцы пришли на помощь больным.
В больнице починили все, что только можно было починить. Перестали скрипеть двери, заработала ванна, были отремонтированы кровати, примусы, лампы, наточены хирургические инструменты. Для отопления больницы добыли уголь, в кооперации достали ситец, из которого пошили новое белье. Группа челюскинцев стала братьями милосердия, освоив соответствующую технологию вроде банок, клизм и горчичников. Наш повар обеспечивал больных питанием.
Для одного из наших товарищей дело чуть не закончилось плохо. У Алексея Николаевича Боброва случился острый приступ аппендицита. Срочно понадобился хирург, который находился в Уэллене. От Уэллена до бухты Лаврентия всего лишь час полета, но на местном аэродромы находился только один У-2, да и тот в весьма сомнительном состоянии; и все же Леваневский решил лететь, хотя и понимал, что самолет держится на «честном слове».
В тундре — вынужденная посадка. Уж тогда, когда в бухте Лаврентия считали, что самолет погиб, Леваневский все-таки доставил великолепного человека — хирурга Ф. Л. Леонтьева.
Моя роль в спасении Алексея Николаевича оказалась неизмеримо скромнее. Волей обстоятельств я стал одним из ассистентов доктора Леонтьева, причем ассистентом, не предусмотренным никакими нормами обычной операционной.
Едва Леонтьев начал операцию, старенький движок, обслуживавший лаврентьевскую больницу, то ли кашлянул, то ли чихнул, одним словом — поперхнулся и замолчал. Ничего хорошего из этого не получилось — в больнице сразу же стало темно, а тут операция в самом разгаре.
Кто-то зажег керосиновую лампу и, быстро сунув ее мне в руки, превратил меня этим актом в фонарный столб. Нужно было светить, обеспечивая доктору элементарные условия для операции. Казалось бы, работа не из хитрых, но ответственная.
— Так… Ближе свет…
— Ну, куда ты со своей лампой в кишки лезешь…