В нашей компании я был единственным кандидатом в члены партии. Заявление было подано еще в поезде, когда челюскинцы возвращались домой. Мне было тридцать лет, и я не боялся вопроса: «А где ты был раньше?» Раньше я был на маленьких зимовках, где не было партийной организации.
Вся история челюскинцев привела меня к вступлению в партию. Я почувствовал силу коллектива. Я соврал бы, сказав, что я был грамотным марксистом, но встречи с хорошими людьми, кое-какой житейский опыт и весь настрой тех лет дали свои результаты.
Надо сказать, что работа в Арктике — отличная школа для любого человека. Не все ее выдерживают, некоторые уходят с первого курса этого сурового жизненного университета. В условиях большого города бывает трудно порою разобраться в человеке — какой он? Как поведет себя в трудные минуты? Ведь видишь его восемь часов в день. А как он проводит остальные шестнадцать?
Другое дело в Арктике. Двадцать четыре часа ты живешь как на блюдечке, и товарищи твои видят тебя со всех сторон со всеми, как и положено любому человеку, изъянами. Тут все по честному, карты на стол…
Мое кандидатское звание никаких преимуществ мне не давало, а скорее наоборот.
Трое отличных честных людей представляли собой «беспартийную массу».
Николай Григорьевич Мехреньгин, наш механик, был старше нас всех. До революции он работал мотористом на судах заграничного плавания. Работал инструктором по моторной части и не раз уже побывал на полярных станциях. Где-то под Архангельском есть не то деревня, не то речушка под названием Мехреньга, и там все жители Мехреньгины. Вот родом оттуда и был наш Николай Георгиевич. Спокойный, уравновешенный, понимающий шутку и мастер на все руки, он был, уважаем всеми нами. О метеорологе Кремере я уже писал. И, наконец, наш радист Алексей Голубев. Вместе с И.Д. Папаниным он зимовал один год на Земле Франца-Иосифа. Много лет назад, став радистом на год раньше меня, он натаскивал меня по азбуке Морзе. Вместе ходили в кино, вместе ходили в пивные, когда у одного из нас появлялись деньжата. Последнее случалось не часто.
Имея таких замечательных товарищей, самой большой глупостью было бы командовать. Каждый отлично знал свои прямые обязанности, и никто не гнушался любой работой.
Все же звание начальника в наших необычных условиях накладывало на меня известные обязательства. Человек (если он не стоеросовая дубина) должен учиться всю жизнь. Сначала школа с двойками и тройками, а затем большая жизнь, уже без отметок. Хотя это не совсем так. И жизнь — в лице окружающих — ставит тебе отметки. До гробовой доски человек учится. Услышал, увидел, прочитал что-либо хорошее — прими на вооружение и повтори. Что-либо плохое — обязательно запомни и не поступай так.
Никаких курсов, семинаров, инструктивных бесед у нас не было. Наше дело было всего лишь регулярно давать погоду. Как мы это делаем, никого особенно не интересовало, лишь бы не было ЧП вроде пожара или смертоубийства. Несколько условных значков на синоптической карте, где обозначен мыс Оловянный, были доказательством, что наша четверка жива и делает положенное дело.
Мы регулярно слушали радио и были в курсе всех международных событий. Оценка давалась незамедлительно: она была лаконичной и весьма красочной.
Регулярно проводились политбеседы. Все с удовольствием принимали участие, отлынивающих не было, тем более что говорили «за жизнь» и как-то приноравливали все к нашим условиям, к нам самим.
Вспоминали и комментировали случаи из собственной жизни, вспоминали прочитанные книги и в поисках иллюстрированного материала вторгались даже в классику. Доставалось от нас и Евгению Онегину. Эх, нам бы сюда этого лондонского денди! Показали бы ему тут кузькину мать… Короче говоря, мы единодушно решили, что в полярники Евгений Онегин никак не годится. По Ленскому тоже вынесли решение: хлюпик, надо было врезать по уху Онегину и отбить Ольгу.
* * *
В августе 1935 года произошло событие, всколыхнувшее всю нашу страну. Донецкий шахтер Алексей Стаханов, умело, используя новейшую технику, которой в то время располагала угледобывающая промышленность, и, применив новую организацию труда, поставил небывалый рекорд по добыче угля.
Началось всенародное стахановское движение. В каждой радиопередаче сообщалось о новом включении десятков и сотен тысяч тружеников в это замечательное движение. Во всех областях современной жизни находил применение метод Стаханова.
Программа наших работ была более чем скромная: четыре раза в сутки вести наблюдения погоды, следить с помощью футштока за приливами и отливами, делать снегомерную съемку.
Конечно, все это было не очень масштабно, но мы были единственной станцией в огромном архипелаге Северной Земли и наши сведения нужны были синоптикам. Может быть, от нашей будничной работы прогнозы погоды станут чуть-чуть лучше; на это, во всяком случае, мы надеялись.
Когда началось стахановское движение, мы внимательно следили за московскими передачами и никак не могли сообразить, каким образом и нам стать бы стахановцами. Угольных пластов под рукой не было, не было и многого другого — например, станков, паровозов, вагонов, дойных коров и инкубаторов. Было у нас четверых только нормальное чувство гражданственности нормальных советских людей.