Договорившись с хозяевами, начинаю вносить аппаратуру: аккумуляторы, передатчик, всякую мелочь. В углу, на коленях, приступаю к сборке радиостанции. Освещение небогатое — фонарь с разбитым стеклом. Наш общий любимец, художник Федя Решетников, следит за моими руками и светит мне фонарем. Приходится работать без рукавиц. Плоскогубцы, нож, провода обжигают руки. Изредка грею в рукавах одеревеневшие пальцы, но обогреваются они плохо. Тепла и в рукавах маловато. Начинает то ли подсыхать, не то подмерзать мокрое от пота белье. Затекают колени, но, несмотря на все неудобства, надо терпеть. Палатка так плотно набита людьми, что даже протянуть ноги невозможно.
Наконец приемник включен. Снимаю шапку, надеваю наушники. Мороз обжигает уши, но все быстро нагревается, и становится легче. Включаю приемник: техника работает. Прекрасно! Знакомый щелчок генерации, начинаю вертеть ручку и… вот как иногда может посмеяться судьба. Сто четыре человека на льдине. Ночь. Мир спит, не подозревая о том, что случилось во льдах, и первое, что услышали потерпевшие кораблекрушение — веселый фокстрот, который передавала Аляска…
Жары в палатке не было. Потные, разгоряченные, люди стали «остывать». Появился мелкий неприятный озноб. Именно в этот момент, как ангел-избавитель, возник Канцын, помощник Могилевича, взявший на себя заведование хозяйством после его гибели:
— Получать теплые вещи!
Пока мы ставили радиостанцию, а остальные занимались строительством палаточного городка, Канцын с помощниками сделали большое дело. Они произвели беглую инвентаризацию всего того, что удалось спасти.
За время от возникновения пробоины до погружения корабля челюскинцы успели сделать многое. Работали все не за страх, а за совесть. Консервы, сыр, масло, свежее мясо (свиней успели заколоть перед выгрузкой), сахар, мука, крупа, чай, сгущенное молоко… Одним словом, на два-три месяца, если подтянуть ремешки, должно хватить.
Однако мы назяблись так, что даже полученные теплые вещи не согревали.
Мы с Ивановым работали, а рядом, использовав не только каждый квадратный метр, но и каждый квадратный сантиметр площади, молча, прижавшись, друг к другу, лежали наши товарищи. В первую ночь мало кто спал.
Продолжаю вертеть ручку приемника. Слышу, как Уэллен спрашивает у мыса Северного:
— Не обнаружил ли ты сигналов «Челюскина»?
Нет, нас не слышат. Мои вызовы — глас вопиющего в пустыне! А передатчик исправен. Лампы горят хорошо.
Довольно быстро мы разобрались, почему нас не слышат. Впопыхах мы сделали антенну чересчур короткой, а наш передатчик, работавший на двух малюсеньких лампочках УБ-107, кроме конденсатора, не имел никаких органов настройки. Передатчик был очень слаб — небольшая шкатулка, рассчитанная на то, чтобы держать связь с берегом во время стоянки корабля на рейде. Отсюда и название передатчика — рейдовый. Многим позже проведенные расчеты показали, что мощность, излучаемая этим передатчиком, была меньше одного ватта.
Надо удлинять антенну, но в темноте и в пургу это невозможно. Отто Юльевич разрешил ждать до рассвета. Ложусь спать. Голова — на коленях Стаханова. Ноги — на животе Иванова. Полы палатки хлопают от ветра. Фонарь коптит. Можно подумать, что все спят, но изредка то тот, то другой молча закуривает. Не спится. Холодно и неуютно…
Чуть начинает светать, поднимаю радиобригаду. Удлиняю антенну. Нас должны услышать…
Слушаю. Зову. Слышна работа Уэллена, мыса Северного. Проходит час за часом. Аппаратура в полной исправности, а связи нет как нет. Отто Юльевич отзывает меня в сторону:
— Свяжемся ли с берегом?
Спрашивает тихим голосом, чтобы другие не слышали. Смотрит испытующим взглядом.
— Свяжемся. Станции предупреждены, слушают нас. У нас очень маленькая мощность.
Все продолжается. Слушаем. Вызываем. Снова слушаем… Проходит полдня. Сажаю за приемник Иванова, сам устраиваюсь у камелька. Ноги в тепле, но голова и спина мерзнут. Начинает клонить ко сну. Иванов монотонно стучит ключом. Кругом тихо. Все работают на месте аварии, там дела хватает. Глаза смыкаются все плотнее. И вдруг истошный крик Симы:
— Уэллен отвечает!
Сон как рукой сняло. Сима кубарем выкатывается из палатки, орет во весь голос:
— Где Шмидт?
Люди угадывают необычное. К месту аварии несется весть:
— Отто Юльевич! Радио!..
И вот небывалое зрелище: впервые в жизни я увидел, как Шмидт бежит. Пробежал мимо меня. Я за ним. Запыхавшись, на четвереньках влезаем в радиопалатку. Даю Шмидту журнал, чтобы он записал телеграмму. Шмидт и тут верен себе. Его первые слова:
— Товарищи, у меня большая радиограмма. Может ли Уэллен подождать?
Ну, конечно, может! Кто-то снимает с головы Шмидта шапку, мокрую от снега, сушит ее у камелька. Кто-то дает ему папиросу, спичку, чтобы он закурил, отдохнул, сосредоточился. При скудном свете фонаря Шмидт пишет свой краткий доклад правительству.
Работаем позывными «Челюскина». Но — обязательная форма; откуда радиограмма? Так рождается название нашей льдины — «Лагерь Шмидта».
Все это предшествовало знаменитой телеграмме, начинавшейся словами:
…
«13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северный и в 144 милях от мыса Уэллен „Челюскин“ затонул, раздавленный сжатием льдов…»