В обязательном порядке начальники станций посещали курсы. Я познакомился со славными людьми: Леонидом Владимировичем Рузовым — мыс Челюскин, Иваном Михайловичем Никитиным — мыс Желания и Александром Григорьевичем Капитохиным — остров Уединения. Мы держались кучкой и злоупотребляли служебным положением Капитохина, который был старостой группы, — одурев от всяких премудростей, бегали на уголок, чтобы освежиться кружкой пива. Капитохин ставил галочку — «на занятиях были».
На всю жизнь запомнились лекции по пожарному делу. Я узнал массу интереснейших вещей: с огнем надо быть осторожным, он мечтает стать причиной пожара, трубы надо чистить и окурки под матрац не совать.
Наш педагог, по случаю жаркой погоды, был в ситцевой косоворотке с расстегнутым воротником и подпоясан кавказским ремешком. Он был неплохим человеком, но излишком интеллекта не страдал.
— Значит, так — это огнетушитель системы «Тайфунт»…
Следовало в течение академического часа объяснение, каким местом «Тайфунт» надо ударить об пол, чтобы он начал действовать. Одолеваемые дремой после очередной кружки пива, мы почтительно внимали лектору.
Мною он не был доволен. Я очень толково повторил, каким местом надо ударить об пол, но вызвал негодование, сказав — «системы Тайфун…»
— Товарищ Кренкель, я же ясно и четко сказал «Тайфунт», а вы перевираете название. Спорить я не стал…
Первая половина лета прошла в хлопотах. Вот уже и поезд Москва — Архангельск. Провожать нас пришел сам Отто Юльевич. Это было, безусловно, большой честью.
И, конечно, Наташенька. Все уже было переговорено и обговорено дома, а тут оставался только официальный поцелуй при всех и грустный взгляд, когда поезд тронулся.
Привычный Архангельск был как дом родной. Иногда заходили освежиться в ресторан «Арктика», напротив летнего сада. Там заказывали единственное имеющееся блюдо — треска по-польски. Так как она была не свежей, а соленой, ресторан благоухал на весь квартал. Целыми днями мы пропадали в джунглях необозримых складов на Бакарице. Здесь мы получали положенное нам имущество, конечно, стараясь прихватить и неположенное.
Старый друг «Сибиряков» принял на борт нашу четверку и смену полярников, следующую на остров Уединения.
Все было привычным и дорогим. «Сибиряков» бодро бежал по пустынному морю. Днем у нас были кое-какие дела, например кормежка собак и свиней, а светлым вечером полярного дня мы собирались в клубе — около теплой трубы, с подветренной стороны. Не было темы, которую мы бы не затрагивали — в общем, кто во что горазд.
На Уединении помогли в выгрузке, побродили по острову и через два дня, распрощавшись с Капитохиным и его милой женой хирургом Александрой Петровной, отправились дальше.
На острове Визе нас не пустил тяжелый лед. Ткнулись по направлению к мысу Арктическому, но и тут потерпели неудачу.
В августе мы входили в пролив Шокальского. Вот они, молчаливо угрюмые горы и сползающие ледники, среди которых мы проведем год жизни.
Отличное и предельно точное название дал своей книге истинный герой Арктики — Георгий Алексеевич Ушаков: «Но нехоженой земле». Да, нехоженая…
По этому берегу со дня сотворения мира прошли три года назад только два человека: Ушаков и геолог-геодезист Урванцев. Каюр Серега Журавлев дошел с ними только до мыса Берта. Но рассказ о них — впереди.
Первого сентября «Сибиряков» уходил. Чуть ли на колене дописывались последние слова последнего письма жене с извечными словами: не волнуйся, обнимаю, целую и т. д.
Ну, конечно, пара глотков горячительного, выстрелы и прощальные гудки, все как полагается в таких случаях.
Дом, в котором нам предстояло жить, стоял на каменистом косогоре, среди огромных каменных глыб. С крыльца открывался далекий вид на юго-запад на пролив, который где-то на горизонте соединялся с морем.
В непосредственной близости от дома в пролив выдавался мысок с флагштоком, а вправо отходила небольшая бухточка, наша гавань. Умаявшись за день, мы пошли отсыпаться. Спали долго и упорно. Наш дортуар, а проще говоря, двухъярусные койки, занимал за печкой угол большой комнаты.
Наутро мы увидели картину — груда ящиков на берегу. Каркас сарая есть, но надо его зашить досками. Доски приходится нести, имея под ногами занесенные снегом здоровущие камни. Ящики, тюки, бочки, о господи!..
Но, как говорится, глаза страшат, а руки делают. Наш механик Мехреньгин, на все руки мастер, сноровисто зашивает досками сарай. Берет в рот жменьку гвоздей и быстро орудует молотком. Метеоролог Кремер не хочет отставать… Тоже гвозди в рот, но тут же начинает отплевываться.
«Слушай, Николай Георгиевич, чем это гвозди смазаны?»
«Да должно быть, тавотом…»
«Н-ее-т, что-то непохоже…»
Кремер был прав. Вряд ли собаки, бегая по открытым ящикам с гвоздями, оставляли за собой следы тавота.
Метеоплощадка высилась на бугре с положенными ей аксессуарами: две стандартные метеобудки, столб с флюгером и дождемер. Четыре раза в сутки, в темноту и пургу Кремеру надо было идти к будкам. Те же разбросанные камни, снег, заструги. Жалея нашего метеоролога, положили толстые доски, так будет удобней.
— А леер будем протягивать? — спрашивает Кремер. Опять у троих веселое настроение.