— И ничего. Она поскользнулась. Упала ничком. Ударилась головой. Умерла на месте. Можете себе представить? Сколько возможностей погибнуть на войне, да? А тут поскользнулась.
В его глазах была боль, даже после стольких лет, и отказ понимать, как он стал жертвой этой космической шутки.
— Бывает, что я по три часа кряду не вспоминаю о ней, — тихо продолжал Коули. — Бывает, что я целыми неделями не вспоминаю ее запах или взгляд, каким она меня одаривала, когда выяснялось, что мы сможем провести вместе ночь, или ее волосы, которыми она играла за чтением книги. Бывает… — Он загасил сигарету. — Я не знаю, куда отправилась ее душа. Может, есть такая дверца, которая открывается в момент смерти, и в эту дверцу ее душа улетела? Я завтра же помчусь в Париж, если мне скажут, что дверца еще раз откроется, и отправлюсь за ней следом.
— Как ее звали?
— Мари. — Вместе с этим словом из Коули словно ушла часть энергии.
Тедди затянулся и не спеша выпустил облачко дыма.
— Долорес во сне постоянно металась, — завел он свою песню, — и через раз заезжала пятерней мне в лицо, кроме шуток. Бац. Прямо по носу. Я убирал ее руку, порой довольно грубо. Ты сладко спишь, и вдруг на тебе, получай. Спасибо, дорогая. Но бывало, я ее руку не трогал. Целовал, нюхал, все такое. Вдыхал ее запахи. Я бы продал душу дьяволу, док, чтобы только эта рука снова лежала на моем лице.
Дрожали стены, ночь сотрясалась от ураганного ветра.
Коули смотрел на Тедди так, как взрослые поглядывают на детей, играющих на оживленном перекрестке.
— В своем деле я кое?что понимаю, пристав. Да, эгоист. Мой ай?кью зашкаливает. Я с детства «читаю» людей. Как никто. Один вопрос… не хотелось бы вас обидеть… так вот, вы склонны к суициду?
— Гм. Хорошо, что вы не хотите меня обидеть.
— Так как, посещают мысли?
— Да, — признался Тедди. — Вот почему я больше не пью, доктор.
— Потому что знаете…
— …если б пил, то давно бы уже выстрелил себе в рот.
Коули кивнул:
— По крайней мере, вы живете без иллюзий.
Коули кивнул:
— По крайней мере, вы живете без иллюзий.
— Это точно.
— Перед отъездом я могу вам дать кое?какие фамилии. Классные специалисты. Они могли бы вам помочь.
Тедди помотал головой.
— Федеральные приставы не обращаются к специалистам по душевным болезням. Уж извините. А если у меня поедет крыша, меня отправят на пенсию.
— О’кей, о’кей. Нет вопросов. Но знаете что?
Тедди ждал, глядя на главврача.
— Если и дальше все пойдет своим ходом, то это уже не вопрос «если», а вопрос «когда».
— Вы не можете этого знать.
— Я знаю. Уж поверьте. Я специализируюсь на душевных травмах, вызванных горем, и самоедстве, связанном с чувством вины. Я сам страдаю этими комплексами, потому их и изучаю. Я видел, какими глазами вы смотрели на Рейчел Соландо несколько часов назад. Так смотрит человек, желающий умереть. Ваш босс из главного офиса сказал мне, что из всех агентов в его подчинении у вас больше всего наград. Что вашими боевыми медалями можно было бы набить полную шкатулку.
Тедди просто повел плечом.
— Он сказал, что вы воевали в Арденнах и освобождали Дахау.
В ответ — тот же жест.
— А потом погибает ваша жена. Сколько насилия, по?вашему, способен вынести человек, прежде чем окончательно сломаться?
— Не знаю, док. Сам иногда задаю себе этот вопрос.
Коули придвинулся ближе и положил руку ему на колено.
— Возьмите списочек с фамилиями перед отъездом. О’кей? Я бы хотел через пять лет, сидя на этом месте, не без основания полагать, что где?то там вы живы и здоровы.
Тедди посмотрел на руку, лежащую у него на колене, потом Коули в лицо.
— Я тоже, — тихо сказал он.
13
С Чаком он снова встретился в подвале мужского общежития, где для всех, кто сейчас находился на открытом воздухе, поставили сборные койки. Чтобы сюда попасть, Тедди пришлось идти по разным коридорам, связывавшим корпуса больницы. Его провожал санитар по имени Бен, этакая гора колыхающейся белой плоти. Они миновали четыре запертые двери и три дежурных поста, блуждая по катакомбам, где о бушующем снаружи урагане можно было только догадываться. Эти серые, плохо освещенные переходы неприятно напоминали Тедди коридор из его ночных кошмаров. Может, не столь длинные и без пугающих черных «карманов», но такие же холодные, грифельно?серые.
Он испытывал смущение перед товарищем. Еще никогда приступ мигрени такой силы не случался у него в публичном месте, и воспоминание о том, как его стошнило на пол, заставило его покраснеть. Оказаться беспомощным, как ребенок, которого надо подхватывать на руки.
Но стоило Чаку воскликнуть «Эй, босс!» в другом конце комнаты, и он вдруг понял, до чего же приятно снова быть вместе. Еще на материке он попросил разрешение на то, чтобы вести расследование в одиночку, и получил отказ. Тогда он был раздосадован, но сейчас, после двух дней на острове, после мавзолея и дыхания Рейчел у него на губах и долбаных кошмаров, он не мог не признать: хорошо, что в этой передряге он не один.
Они обменялись рукопожатиями, и, неожиданно вспомнив слова Чака из ночного кошмара: — «Я никогда отсюда не уеду», — Тедди испытал такое чувство, будто птица, запертая в его грудной клетке, отчаянно взмахнула крыльями.