— Лэддис.
— Лэддис, — повторяет она за ним. И после паузы: — Я должна идти.
— Нет. — Он плачет. — Нет. Останься.
— Господи. — Она снова прижимается к нему. — Отпусти меня. Отпусти.
— Пожалуйста, не уходи. — Его слезы капают ей на живот и смешиваются с вытекающей из нее жидкостью.
— Позволь тебя еще немного подержать. Еще чуть?чуть. Пожалуйста.
С ее губ слетает пузырек звука — полувздох, полустон, отрывисто?прекрасный в своей отчаянности, и она прикладывается губами к его согнутым пальцам.
— Хорошо. Держи крепко. Изо всех сил.
Он обнимает свою жену. И держит, держит.
В пять утра, когда землю поливал дождь, Тедди спустился с верхней кровати, достал из кармана плаща блокнот, сел за стол, где они накануне играли в покер, и раскрыл его на странице с записью «закона 4» от Рейчел Соландо.
Трей и Бибби продолжали храпеть так же громко, как барабанил дождь. Чак спал тихо, на животе, и его кулак как будто что?то нашептывал ему в ухо.
Тедди смотрел на страницу. Все так просто, если знать ключ. В сущности, детский шифр. И все?таки шифр, какой ни есть, так что Тедди до шести часов с ним разбирался.
Оторвавшись от блокнота, он увидел, что с нижней кровати, подперев кулаком подбородок, на него глядит Чак.
— Мы уезжаем, босс?
Тедди помотал головой.
— Счас хрен уедешь, — раздался голос Трея, который вылез из кровати и поднял жалюзи: пейзаж тонул в жемчужной пелене. — Вон чё деется.
Удерживать сновидение становилось ему все труднее, ее запах улетучился одновременно с поднятием жалюзи, с сухим покашливанием Бибби, с громким зевотным потягиванием Трея.
Тедди думал, и отнюдь не в первый раз, о том, не станет ли этот день, еще один день тоски по ней, для него последним. Если бы он мог повернуть время вспять и вернуть то утро и тот пожар, чтобы в нем погиб он, а не она, он бы это сделал. Без вопросов. Такого вопроса не существовало. Но шли годы, а тоска не убывала, только росла, и его потребность в ней превратилась в незаживающую, кровоточащую рану.
Я обнимал ее, хотелось ему сказать Чаку и Трею и Бибби. Я обнимал ее, пока Бинг Кросби проникновенно пел по радио на кухне, я вдыхал ее запах вместе с запахами нашей квартиры в Баттонвуде и озера, где мы с ней жили в то лето, и ее губы касались моих согнутых пальцев.
Я обнимал ее. Вот то, чего этот мир мне дать не в состоянии. Этот мир может мне только напомнить о том, чего у меня нет и никогда не будет и что у меня было так недолго.
Мы должны были вместе состариться, Долорес. Вырастить детей. Гулять под старыми деревьями. Я хотел видеть, как морщинки отпечатываются на твоем лице, и быть свидетелем появления каждой новой морщинки. Мы должны были умереть вместе.
А не так. Не так.
Я обнимал ее, хотелось ему сказать, и если бы знать наверняка, что мне надо только умереть, чтобы она снова оказалась в моих объятиях, я бы выстрелил себе в голову быстрее, чем об этом можно подумать.
Чак ждал, глядя на него.
— Я разгадал шифр, — сказал Тедди.
— Да? И это всё?
День второй
Лэддис
7
Коули встретил их в вестибюле корпуса В. Он весь промок, и вид у него был такой, будто ночь он провел на автобусной остановке, примостившись на скамейке.
— Вся хитрость, доктор, заключается в том, чтобы не просто лечь в кровать, а с целью поспать, — сказал Чак.
Коули вытер мокрое лицо носовым платком.
— Вот как? Мне тоже показалось, пристав, что я что?то упустил из виду. Значит, поспать. Ну конечно.
Они поднялись по пожелтевшим ступенькам и кивком поздоровались с дежурным на первом посту.
— А как нынче поживает доктор Нэринг? — спросил Тедди.
Брови Коули поднялись и устало опустились.
— Приношу свои извинения. Джеремайя гений, но ему не хватает хороших манер. Он обдумывает идею книги про мужчину?воина в истории цивилизации. И упорно заводит разговор на эту тему, пытаясь подогнать людей под готовые схемы. Еще раз прошу прощения.
— И часто вы, ребята, это практикуете?
— Что практикуем, пристав?
— Попиваете в свое удовольствие, а заодно, гм, прощупываете людей?
— Профессиональный интерес, я полагаю.
Сколько нужно психиатров, чтобы вкрутить лампочку?
— Не знаю. Сколько?
— Восемь.
— Почему восемь?
— Ой, только давайте без психоанализа.
Тедди перехватил взгляд напарника, и оба рассмеялись.
— Психиатры шутят, — сказал Чак. — Кто бы мог подумать!
— Вы в курсе текущего положения дел в нашей области, господа?
— Без понятия, — ответил Тедди.
— Война. — Коули спрятал зевок в мокром носовом платке. — Идеологическая, философская и даже, представьте, психологическая.
— Вы же доктора, — заметил Чак. — Должны играть в безобидные игры, делиться игрушками.
Коули улыбнулся. Они миновали второй пост. Эхо принесло крик пациента. Это был жалобный вой, в котором слышалась безнадега, точное знание: кричи не кричи — желаемого не получишь.
— Старая школа верит в шоковую терапию и лоботомию, лечебные же процедуры только для очень смирных больных, — рассказывал Коули. — Мы ее называем психохирургией. Новая школа увлечена психофармакологией. За ней будущее, говорят они. Может, и так. Я не знаю.
Он остановился, держась за перила, на полдороге между вторым и третьим этажом, и его усталость представилась Тедди в виде отдельного живого существа, которое вместе с ними одолевает подъем.