— Это море, — сказал отец, легонько потирая сыну спину, пока они стояли, прислонившись к корме. — Одни здесь себя находят. Других оно себе подчиняет.
И при этом он так посмотрел на Тедди, что не трудно было догадаться, в какую категорию тот, скорее всего, попадет.
Чтобы сюда попасть в пятьдесят четвертом, им пришлось сесть на городской паром и миновать череду богом забытых островков — Томпсон и Спектэкл, Грейп и Бампкин, Рэйнфорд и Лонг, — лепившихся на морском скальпе песчаными заплатками, пучками цепких деревцев и скалистыми грядами, выбеленными, как кости. Если не считать планового завоза продовольствия по четвергам и субботам, паром ходил от случая к случаю, и в такие дни вельбот был совершенно гол — лишь обшитое металлическим листом днище да две железные скамьи по бортам под иллюминаторами.
Скамьи были прикручены болтами к днищу и дополнительно к массивным черным боковым стойкам, с которых этакими вермишелями свисали ручные кандалы на цепях.
Но нынче паром вез не душевнобольных, а только Тедди и его нового партнера Чака Ауле, а также мешки с почтой и ящики с медикаментами.
Для Тедди путешествие началось в обнимку с унитазом, а мотор тарахтел и пыхтел, и у него в ноздрях маслянистый запах бензина смешивался с запахом августовского моря. Хотя из него не выходило ничего, кроме жалких водянистых струек, горло продолжали душить спазмы, и желудок ощущался где?то под пищеводом, а перед носом крутились и помаргивали воздушные пылинки.
В качестве заключительного аккорда вместе с застрявшим в нем кислородным пузырем из него с грохотом разорвавшейся бомбы, похоже, вылетел кусок грудной клетки, после чего он уселся на железный пол и, вытирая лицо носовым платком, подумал, что это не самый лучший способ начинать партнерские отношения.
Он представил себе, как Чак, вернувшись домой, говорит жене, если она у него, конечно, есть — в сущности, они еще ничего друг о друге не знали, — вспоминая о первом знакомстве с легендарным Тедди Дэниелсом: «Я ему, милая, так понравился, что его вывернуло наизнанку».
С той памятной рыбалки в детстве Тедди никогда не испытывал радости от нахождения на воде, от этого тотального отсутствия земли, которая ему всюду грезилась, от невозможности потрогать нечто твердое, чтобы при этом твоя рука не растворилась в текучей субстанции. Ты говорил себе «все нормально» — без этих слов как преодолевать водные пространства? — но как бы не так. Даже в разгар войны больше всего его страшило не боевое десантирование, а последние метры от плавсредства до берега, когда ботинки вязнут в иле и непонятные существа юркают между ног.
И сейчас он бы предпочел находиться на палубе, встретить вызов на свежем ветру, а не здесь, скрюченный, в липком поту.
Убедившись, что приступ миновал, что желудок больше не пучит и голова не кружится, он вымыл лицо и руки и придирчиво осмотрел себя в зеркальце над раковиной, изъеденном морской солью, так что осталась в середке лишь крохотная туманность, в которой отражался еще довольно молодой человек с казенной короткой стрижкой правительственного чиновника. Лицо же его несло на себе печать военных действий и последующих лет, а глаза, которые Долорес однажды назвала «тоскливыми, как у собаки», выдавали его двойную склонность — к погоням и насилию.
Откуда столько суровости в мои?то годы, подумал про себя Тедди.
Он поправил ремень так, чтобы кобура оказалась на боку. Взял шляпу со сливного бачка, нахлобучил на голову и сдвинул немного набекрень. Затянул потуже узел на галстуке. Цветастый яркий галстук из тех, что уже год как вышли из моды, но он по?прежнему его носил, так как это был ее подарок: в день своего рождения он сидел в гостиной, когда она подошла сзади и закрыла ему глаза этим галстуком. Прижалась губами к его кадыку. Положила ему на щеку теплую ладонь. Ее язычок пахнул апельсином. Она оседлала его и только тогда убрала галстук, но Тедди продолжал держать глаза закрытыми. Чтобы чувствовать ее запах. Рисовать ее в своем воображении. Создавать и удерживать в своих мыслях.
Он до сих пор не утратил этой способности: закрыть глаза и ясно увидеть ее перед собой. Правда, в последнее время то мочка уха, то ресницы, то контуры волос стали покрываться белыми пятнами. Пока это не мешало ее восприятию в целом, но уже закрадывался страх, что время хочет ее украсть у него и мало?помалу обгладывает, разъедает эти картинки у него в голове.
— Я по тебе скучаю, — сказал он вслух и отправился на бак.
Хотя здесь было тепло и ясно, в воде просматривалось что?то темное, тронутое ржавчиной, что?то зловеще серело, намекая на придонные буйные заросли.
Чак отхлебнул из фляжки и повернул лицо с вопросительно вздернутой бровью в сторону приближающегося напарника.
Тедди отрицательно покачал головой, и Чак сунул фляжку обратно в карман пиджака, запахнул полы плаща и посмотрел на море.
— Ты как? — спросил он. — Малость сбледнул.
Тедди пожал плечами:
— Я в порядке.
— Уверен?
Тедди кивнул:
— Еще не обвык.
Они молча постояли, вокруг них покачивались волны, и отдельные темные сегменты казались гладкими, как бархат.
— Знаешь, когда?то там был лагерь для военнопленных, — сказал Тедди.