Наваждение уходит еще быстрее, чем явилось.
— Что с ней?
Парень резко оборачивается. Широкие скулы, губы плотно сжаты, непослушные каштановые вихры падают на лоб; чуть раскосые глаза смотрят изучающе. Будто их обладатель прикидывает, стоит ли вообще со мной говорить.
Для принятия решения ему хватает секунды.
Стоит.
— Приступ. Сердце. Из больницы позвонили. Сообщили: у Антона почки отказали. Все, дрова. Не вытащат. День, от силы — два. Тут бабу Маню и схватило. Я «Скорую» вызвал, по вашей мобиле. Баба Маня сказать успела: мол, не надо Антошу — сюда. Вообще не надо. Пусть там… И все. Я еле подхватить успел…
Время!
Тиканье часов грозит перейти в набат Лунного Гонга.
— Костя! — Он ведь Костя? Мария Отаровна говорила, я помню… — У меня в сумке статуэтка. Птица серебряная. Премия. Под подушку ее мне!
Костя моргает.
Не понимает Костя.
— Быстро! Я…
Успеваю увидеть, как он кивнул. В крови, в мозгу пожирая мед ясности, просыпаются шершавые щупальца наркоза. Спрут обвивает изнутри — так бывает? да, так бывает… — скручивает, пеленает словно мумию, выворачивает наизнанку, свет меркнет, иду на дно, в вязкий ил, чавкающий от вожделения…
…чавкает.
Под ногами.
В чем мамка Вовку родила, стою у алтаря волхвов. На прежнем месте, где мы с врачихой ждали Червя. Только хуанодон оказался лжеинкарнантом, — сбежал, подлец, возродившись, и волхвы сбежали, если не пали, растоптанные гнедыми конями тугриков, и лиану какой-то подлец растоптал, превратил в липкое месиво. Я вступил, вот оно и чавкает, а еще в колючках пихтусов жужжат кусачие мухи-дроздофилы, и мне это больше не кажется смешным, напротив, раздражает глупостью и наивом, но ведь они жужжат, эти дурацкие мухи, они вьются, и мое раздражение, воистину смешное, глупое и наивное, не колышет даже густой, остро пахнущий воздух леса…
Рокочет вдали барабан: штамп-штамп-конъюнктура!
Война бьет людьми в туго натянутую кожу.
Цирк шапито: тра-та-та, смертельный номер…
Я все знаю: Все. Как вернуть Антона домой, в умирающее тело с отказавшими почками — знаю. Проще простого: убить фигуриста здесь и встретить там. «Не надо!» — хрипит инфарктная Фурункель, и это я тоже знаю. Что не надо. Как избавиться от процесса — знаю. Любимый глагол «убить»: на сей раз Куриного Льва, ходячую горстку фраз. Как ублажить Гобоя: знаю.
Как ублажить Гобоя: знаю. Все знаю. Все.
Абсолютно.
Я, придурок, всеведущ.
Я, гаденыш, ничегонемогущ.
Я, сукин сын, уж никак не всеблаг. Господи, за что?! Пронес бы чашу мимо, я б спасибо сказал…
Происходящее напоминало финальный запой. Когда ни грамма, ни капельки, от спиртного воротит, и только пишешь, избиваешь клавиши, кричишь, несешься к завершению, видя, что текст местами сценарен, что кости скелета просвечивают сквозь плоть, — ерунда, потом, позже, вдохнув наконец воздуха, успокоив сердце; а сейчас схватки делаются сильнее, финишная ленточка близится, прикидываясь опущенным шлагбаумом, и порвать ее грудью, расколоть надвое или расколоться самому — как родиться заново.
Рокочет барабан.
Они ждут тебя, рыцарь. Королева, Бут-Бутан… Червь.
— Да где же ты?!
С неба рушится тень, сотканная из невесомого серебра. Острые коготки впиваются в плечо. Молодец, Костя в тельняшке! Сделал-таки!
— Снегир-р-рь — р-р-рыцарь! Ур-р-ра!
А мне чудится: «Дур-р-рак…» Читай, Гарпия. Мысли читай. Желания. Куда надо рыцарю Печального Ордена?! Правильно, туда. К храму. И пусть у рыцаря потом голова хоть вдребезги расколется, как от самого жуткого похмелья. Сможешь, птичка? Чтоб сразу?!
Одень меня в кого-нибудь: плащ ветра, накидка молнии…
Когти рвут плечо. Больно. Очень больно. Боль распространяется по телу — боль, голод, жуткий, ядовитый. Голод, похожий на удушье. Мне нечем дышать! Воздух иссыхает, делаясь песком; вскоре он засыплет мне ноздри, забьет гортань, вынуждая бежать, искать, вновь, снова… Руки — гибкие, чудовищно розовые. Кожа на лице тянется резиной. Вместо позвоночника — жгут из каучука. Во рту руины порченых зубов. Окружающая клякса сохнет с ужасающей быстротой, но складки пространства похожи на страницы книги; их можно листать походя, не глядя, оказываясь в нужном тебе месте со скоростью читателя, открывающего текст на закладке…
Кем ты меня сделала, Гарпия?!
— Р-рыцар-рь… чер-р-рвь…
Карканье премии звучит глухо, на пределе — вот-вот сорвется в хрип. Тускнеет серебро. Листаю страницы: к храму Кривой Тетушки. Туда, где ждут.
«А что выбрал ты? Червь, ты ведь однажды выбрал?!»
Королева моя! Он выбрал… теперь я точно знаю, что он выбрал…
* * * * *
Алый Хонгр дико не любил опаздывать. Еще служа в учениках Мангра Шатена, будущий чародей поражал наставника пунктуальностью. Всего дважды ему довелось нарушить Обещанье Срока: о первом случае, стоившем магу шрамов на ягодице и десяти лет строжайшей епитимьи, Хонгр старался вспоминать пореже, особо в дни самобичевания, а второй случай творился прямо сейчас. Наверное, следовало бы еще в Дангопее решиться, вызвать демона по кличке Летальный Исход или оседлать клин сизых пролетариев, но тогда Алый Хонгр израсходовал бы слишком много сил, дав изрядную фору хитрецу Нафири-су. И все же явиться обессиленным, возможно, было бы предпочтительнее.