— Пусть Неклюева его издатель возит! Давайте же, Влад, дорогой! Нам есть о чем поговорить.
Ну, если так… Дела — это святое. Коммерческие, блин, тайны. Темно-синий «БМВ» приветливо распахивает пасть.
Багажник также открывается сам собой, водитель остается на месте. Укладываю рюкзак, суюсь в салон… Ни фига себе! Это кто же за рулем?! Их преосвященство, генеральный директор собственной персоной?!
— Здравствуйте, Андрей Олегович!
А колобок от смеха прямо заливается. Что я опять брякнул?
— Добрый день, Владимир Сергеевич. — Шофер-гендир отменно вежлив. — Садитесь, прошу вас. Как доехали?
— Спасибо, хорошо…
— Это не Андрей Олегович! — выдавливает наконец Гобой. — Это Игнат Кузьмич, его все с шефом путают. То бумаги на подпись норовят подсунуть, то разговоры о поставках заводят…
Двойник скупо ухмыляется, став похожим на восковую фигуру из коллекции «Монстры XX века», и мы трогаемся, сразу ввинтившись в бесконечный поток машин. Да, теперь и сам вижу — ошибся. Водила, бугай-рекордсмен, шефа раза в полтора здоровее будет. Родственники? А ездит он, кстати, здорово! Мягко ведет, без суеты — это в столичном-то потоке.
Родственники? А ездит он, кстати, здорово! Мягко ведет, без суеты — это в столичном-то потоке.
— Сигарету, Влад?
— Не откажусь, — в тон Гобою отвечаю я, вальяжно откидываясь на спинку сиденья. Идет какая-то игра. Значит, сыграем по местным правилам, совместив, как говаривала Настя, неприятное с бесполезным. В зеркале заднего обзора видна унылая физиономия — Джеймс Снегирь, агент 007 на пенсии, — и меня разбирает смех.
Поэтому не сразу замечаю, что Антип Венецианович, левой рукой давая прикурить от своей зажигалки, правой как бы невзначай щупает мне пульс.
— Устало выглядите, Влад, — опережает он встречный вопрос. — Разрешите?
Зажигалка исчезает. В следующее мгновение Гобой, зам по особым, жестом окулиста-профессионала оттягивает мне нижнее веко и заглядывает в левый глаз.
— Чудесно! Лучше не бывает! — спешит успокоить самозваный эскулап. — Вовремя приехали. Как нельзя вовремя! Попейте водочки, а лучше — текилы, с коллегами пообщайтесь, перемойте друг другу косточки, отдохните…
Рецепты доктора Гобоя ложатся бальзамом на сердце. А что до маленьких странностей — мы здесь все психи.
— Прошу прощения. Я буквально на минутку.
Из рукава пальто словно по волшебству возникает миниатюрный мобильник. От аппарата к запястью владельца тянется золотая цепочка. Тонкая, витая. Успеваю заметить краем глаза, что на клавишах вместо цифр — одни буквы. Латинские. Местами же вообще иероглифы. Или руны?
Пухлые пальцы берут сложный аккорд. Телефон отзывается клавесином.
— Да, это я. Кажется, успеваем. Нет еще. Думаю, завтра. Да, поговорю. До связи.
Мобильник рыбкой ныряет обратно в рукав. Силен, Антип! Копперфилд, Мефистофель и «новый русский» в одном флаконе? Делая вид, что нам подобные фокусы — плюнуть и растереть, глазею в окно. Мелькают кресты церквей, освящая рекламу «Макдоналдса», густо зеленеют памятники всяким деятелям, и — автомобили, автомобили… Пора городу переходить в третье измерение. Индивидуальные микровертолеты типа «Саранча», дирижабли-такси, а там, глядишь, и до антигравов додумаются. Хотя… лет за двадцать вертолеты с антигравами все воздушное пространство забьют вглухую. Да и если сверзится такая штука… Без нуль-транспортировки не обойтись. Как без других кабинок, на которых по два нуля нарисовано. Приспичит — днем с огнем не найдешь. Вот о чем Шекель-Рубелю писать надо, а не про философию жанра.
— О чем задумались, Влад?
— О проблемах два нуля-транспортировки, — мы люди честные, нам скрывать нечего.
— Новый роман замыслили? — Гобой расплывается в улыбке, щурясь чеширским котом. — Не торопитесь, матерый вы мой человечище! Роман по выходу читают. Допишите сперва «Лучшего-из-Людей», передохните, сил наберитесь — и тогда уж… Себя надо любить, холить и лелеять, иначе недолго и нервный срыв заработать. Кошмары, опять же, сниться начнут…
Он что, всерьез решил, будто я про телепорты в канализации писать собрался? Ишь, возбудился: пафос, жестикуляция провинциального актера. Мамонт Дальский, трагик драный…
— Простите, Влад. Меня иногда заносит. Я ведь раньше на театре выступал. В опере пел. Надеюсь, вас это не очень смущает?
— Пустяки, Антип Венецианович. Я другого в толк не возьму: персональное приглашение, «машина к подъезду»… Желаю, знаете ли, возопить: «За что?!»
— За все, Владимир свет Сергеевич! Любим мы вас! Авторов вашего класса — по пальцам пересчитать…
Сижу, помалкиваю.
Обуреваюсь подозрениями. Когда издатель начинает «за любовь» — жди подвоха. Предпочитаю будни: тираж, гонорар, срок выхода книги. Ну, под коньячок можно на врагов посетовать. А любит меня пусть лучше кто-нибудь другой. Желательно Настя.
— Кстати, о мартовской допечатке «Имперцев»…
Кажется, добрались. Сейчас заявит: «Спешу обрадовать. Шиш тебе, мил-птиц Снегирь, а не допечатку. Ибо народ не Снегиря, а Маржецкого с Березкою с базара, блин, несет…» Вот и вся любовь.
— Спешу обрадовать: наши маркетологи решили ставить в производство не пять, а двенадцать тысяч. Держите гонорар. Чтоб веселей на конвенте гулялось.