— Что получилось? Она же издается!
— А тиражи? Тиражи?! Королева теперь не для «пипла», для «нон-фикшн» ваяет! Для снобов пальцегнутых! В ихнем царстве-государстве пять тысяч — а-а-ахрени-тельный тираж! Хотя и у нас, рыцарей, свои уловки есть. Рассказы клепать: на малой форме вылетать не успеваешь. Или в паузах эссе всякие ваять… Для сердца. Сердце, оно, братец, чахлое. Хлипкое. Ну, про инсульт я тебе уже говорил… Подкармливаем, значит, насос. Вроде валидола. Тоска берет, Снегирь! Сам себя изнутри жрешь, захлебываешься, слюни по манишке, а утихнуть, переварить некогда. Выкладываешься, честно прешь марафон, без халтуры, а там, внутри, в дырке, насквозь выеденной, все равно понимаешь: мог бы лучше. Мог бы! Вот только когда? Болт! Анкерный. Договор. Сроки. Процесс, едрена матрена! А издатель доволен. Автор раскрученный, книжек вайлом, денежки капают… Чем больше рыцарей в издательстве — тем выше прибыль. Знаешь, я на них даже не в обиде. Схавали фишку, теперь доят. Правда, в Ордене шепчут: у издателей свой процесс. Не все скоту масленица, а козлу малина. Понял?
— Не-а…
— Ну и ладно. Ты просто запомни, Снегирь. Запомни, и все. После поймешь.
— Обожди, Петров… А если не подписывать?! Плюнуть на Гобоя, на сроки; работать, как раньше? Мне в моем Ла-Ланге вполне… Природа, погода!.. Народ душевный. А с железякой в придачу…
— А вот тут, птица моя, и начинается самое, блин, рассамое.
— Чего начинается?
— Самое интересное.
В столовке обслуга, трепеща от восторга, близкого к экстазу сподобившегося благодати схимника, чествовала редких героев. Волков-одиночек. Кто сумел. Кто встал, проклятьем заклейменный. Кто явил миру всю необоримую мощь желания вкусить последний завтрак. Героям несли кашу из зерен тайного злака, сдобренную соком священной коровы. Героям даровали филе красавца-сельдя, плачущее от счастья быть употребленным во благо, и мавзолей бурачьих кубиков гордо алел рядом. Птица-курица, расчлененная умелым ножом маньяка на трогательные кусочки, соседствуя с мощной грудой пюре, рождала во чреве твердость алмаза, а каждый глоток акварельного чая лишь укреплял сердце в преддверии отъезда.
Я сел напротив одинокого Неклюева.
— Привет, — буркнул Слава, ковыряя хлеб насущный. Вся его обычная барственность, видимо, уже была сложена в чемодан; что-то водопроводно-сантехническое проглядывало в чертах любимца тинейджеров. Ржавчина, скрученные вентили, трубы горят. — Тебя Петров искал.
— Когда? — Ночью.
— А-а… Он меня нашел.
— Поговорили? По душам? Я так понимаю, Петрову хотелось именно по душам…
— Поговорили.
Из «самого интересного», обещанного майором Петровым, мне не досталось и ломтика. Потому что веселый барабанщик, раздавленный колесами болеутоляющего, внезапно воспрял, перебравшись на ПМЖ в желудок. Я оккупировал сортир, ухая, крякая и поминая «синдром Шекель-Рубеля», а когда барабанщик изломал все палочки, Петрова в номере не оказалось. Ушел, значит. Удалился. Зато я вдруг испытал приступ чрезвычайного голода, который и бросился утолять.
Вот, утоляю.
— Он тебе все рассказал?
— Не то слово. Я прямо обрыдался. Может, повторишь для лучшей усвояемости?
Неклюев откинулся на спинку стула. Усталый и безразличный: ветеран-наемник изучает наглого щенка-волонтера, лишь на донышке глаз лелея крохи брезгливой жалости.
— Не хами, Снегирь. Не лезь на рожон. Помяни мое слово: через год, пьяный, будешь извиняться. А я извиню тебя. Честное слово, извиню. Я незлопамятный, я все всегда записываю. Помнишь моих «Янычар Галактики»?
-Ну?
— У меня на «Янычарах» процесс заклинило. Ложусь спать, только глаза закрою — бултых в открытый космос! Со всеми вытекающими. Удовольствие ниже среднего, ты уж поверь, рыцарь…
Он наклонился вперед. Заговорил тише, хотя никто нас не подслушивал. Без причины стал заикаться:
— У м-меня жена, С-снегирь! С-сын! А я, гад позорный, с-сдачу текста на три недели затянул… Не высыпаюсь: к-космос, мать его! Раз за разом! Сунул под подушку «Веселого Дюка» (мне его в Одессе, на фестивале вручили) — ну, скафандр получился. С жизнеобеспечением. Взрываться перестал, болтаюсь, как кофе в вакку-умной упаковке! Темно, звезды, м-мать их!.. С утра башка разваливается. Вот Татьяну с п-пацаном и зацепило… П-пацан в школу месяц не ходил: боялись, в психушку заб-берут. Ты один живешь? Один, да?! Оттого и выкаблучиваешься?!
— Привет классикам!
Истерика Неклюева оборвалась быстрее, чем вспыхнула. Знакомый барин вернулся из небытия. Слава ковырнул вилкой остывший завтрак, явно тоскуя по трюфелям под соусом «бешамель». Поднял взгляд на улыбающегося Гобоя — так поднимают лакированный саквояж, выходя из отеля «Лямур-де-Труа» к личному «Роллс-Ройсу», запряженному четверкой арабских скакунов.
Я не узнавал Славу; вернее, лишь сейчас я узнавал его, привычного. Другой человек секундой раньше приоткрывал краешек занавеса, показывая глупому волонтеру уголок «самого интересного», берцовую косточку скелета в шкафу, малую главку из устава Ордена Святого Бестселлера. Совсем другой.
— Добрейшее утречко, Андрей Валентинович! Составите компанию?
— Спасибо, Славочка, я сыт! Влад, я сейчас уезжаю… Вас подвезти?