Первые несколько ночей прошли без тревог. Мое доморощенное войско едва не расслабилось. Я не позволил. Вождю, который выступил зачинщиком команды «отбой», я с большим удовольствием набил лицо. Быстро, больно и не травматично. Но — впечатлило. Не ожидал здоровяк от меня такой прыти. Никто не ожидал. Через пару минут вождь очухался. И больше не вякал. Травм он не получил, но больно ему было — о-о-очень! Я умею, когда надо.
Львица появилась на пятую ночь.
Караульщики заметили ее, только когда она выбралась на освещенную местной луной площадку. Но тревогу сторожа подняли вовремя, и через несколько мгновений хищница оказалась в кольце орущих и размахивающих факелами людей.
Львица заметалась в панике. Попыталась броситься на прорыв. Аккурат на меня. Я ее спровоцировал, убрав факел за спину. И получила по сусалам. Чуть-чуть — потому что успела отпрянуть. Но усы я ей подпалил. Если бы в этот момент рядом оказалась команда Меченой Рыбы — тут бы растерявшейся львице и конец. Но лесные жители были подготовлены много хуже охотников за яйцами, и момент был упущен. Львица совершила великолепный прыжок через голову одного из загонщиков и удрала.
А в деревне наступило всеобщее ликование.
Я дал им немного порадоваться, а потом испортил праздник заявлением о том, что до полной победы еще далеко.
Голод — не тетка. Голод — дядька. Причем дядька очень злой.
В том, что львица вернется, я не сомневался ни секунды.
Но у меня была идея.
Яму копали всей деревней. А колья я изготовил сам — из бамбуковых стволов подходящего диаметра.
Теперь нужна была приманка. Домашних животных у деревенских не было. Полдюжины шакалов, болтавшихся около деревни, сойти за домашний скот никак не могли. Но тут как раз один из местных охотников раздобыл обезьяну с детенышем. Обезьяну он убил, а детеныша притащил с собой — в качестве консервов. Детеныш был экспроприирован, накормлен молоком (женским), чтоб не помер раньше времени, и привязан над замаскированной ямой. Чтобы вывести львицу на цель, я использовал тушку свежезабитого грызуна размером с годовалого подсвинка. Это тоже пришлось делать самостоятельно. Никто из деревенских, даже храбрящийся вождь, не рискнул приблизиться к логову.
Впрочем, в отличие от деревенских я мало чем рисковал, потому что со мной прогулялся Мишка.
Пока я занимался общественно полезным делом, вождь попытался посягнуть на Ванду. Наверное, хотел самоутвердиться. На свое счастье, он не рискнул прибегнуть к насилию, а ограничился рекламой, выразившейся в снятии набедренника, демонстрации рабочего инструментария, и словестной агитацией — описанием того, какие хорошие от него, вождя, рождаются детишки.
Получив категорический отказ, вождь немножко удивился (в деревне отказывать ему было не принято) и отбыл, пообещав вернуться ближе к вечеру, когда станет точно известно, что львы меня слопали.
Возвращаться ему не понадобилось. Я сам к нему пришел и устроил герою-любовнику еще одну взбучку. Причем в присутствии его четверых женщин, три из которых тут же выразили готовность переселиться в мою хижину.
Я вежливо отказался.
Львица пришла, едва стемнело. Прокралась по кровавому следу, увидела обезьянку (ее истошные вопли были слышны километра за три), подумала немного… И прыгнула.
Обезьянка сумела увернуться. Львица — нет.
Я прожил в деревне еще восемь дней. За это время лев слопал собственных детенышей, окончательно оголодал — и приковылял к деревне самолично. Тут его и убили. Истыкали копьями так, что он стал похож на кактус. Я в этом поучаствовал совсем чуть-чуть. Мое копье было первым и попало в переднюю лапу. Вообще-то я целил в шею, но и лапы оказалось достаточно. Без двух лап лев практически растерял боеспособность.
Львиная шкура оказалась безнадежно испорченной, уцелел только хвост. Я сделал из него (из его шкуры, само собой) неплохой пояс.
На следующее утро мы отправились в путь.
Глава двадцать восьмая
Потеря
Сытая Лакомка устроилась рядом с Вандой и принялась вылизывать ее ноги. Начала со ступни, потом — выше, выше… Вылизывала Лакомка неторопливо и тщательно. Сравнительно деликатно. Язык моей кошки — настоящее чудо. Он может сдирать мясо с костей, а может слизнуть соринку с глаза. В данный момент язык работал в режиме мягкой санитарной обработки. Дай Лакомке полчаса — и она вылижет тебя целиком, да так чисто, словно ты в бане побывал. Я в какой-то миг даже порадовался, что Лакомка прониклась к Ванде добрыми чувствами. Пока не заметил, что тяжелая лапа кошечки лежит на Вандином бедре и время от времени выпускает коготки. А коготки у Лакомки такие, что могут одним движением пропороть замечательное Вандино бедрышко до кости. Или вырвать из него кусок в полкило весом.
Ванда сидела ни жива ни мертва, а Лакомкин язык уже подбирался к паху женщины. Пантера с довольным ворчанием «подтирала» следы наших с Вандой утренних игр и, само собой, прекрасно понимала, какие чувства вызывает у бедной девушки. Лакомка развлекалась. Подшучивала, если можно так выразиться. У моей кошечки отменное чувство юмора. Но — специфическое. Кошачье. Откусить у мышки лапки — и поглядеть, далеко ли она уползет. Так уморительно…