— Что я затычка в любой заднице? Говорили.
— Кто?
— Один наш общий знакомый. Малый триумфатор и кавалер ордена Цепи.
— Честное слово, я вам завидую. Так достать Гая… Моя заветная мечта. Ладно, продолжим сеанс расового стриптиза.
— Вы так спокойно говорите о вашем… э-э-э… психическом…
— Расстройстве? Дефекте? Заболевании? Не стесняйтесь, я не обижусь. На правду нелепо обижаться. И непродуктивно.
— Я хотел сказать — отклонении. Говоря с инорасцем, без стеснения употреблять термин «шизофрения»…
— Если тотальную расовую шизофрению назвать «распространенным реактивным психозом» или «фрагментарной неадекватностью восприятия», проблема от этого не исчезнет. Ее легче понять и решить, называя вещи своими именами. Мой будущий сотрудник должен знать, с чем ему предстоит иметь дело.
— Я буду лечить шизофрению болевым шоком?
— Отчасти.
На сей раз помпилианка ушла от прямого ответа.
— А до сих пор ваши соотечественники не пытались ее лечить?
— Пытались. Семилибертусами.
II
— Между прочим, памятники здешней прото-культуры…
Юлия сделала небрежный жест в сторону сооружений из глазурованной керамики, полудрагоценных камней, костей, желтых от времени, и цементирующего материала, происхождение которого Лючано затруднился определить.
Если в парке внешнем, видимом с улицы через узорчатую ограду, царил образцовый порядок, то внутренний парк, скрытый от досужих взоров, выглядел нарочито запущенным. Последний писк декоративно-ландшафтной моды в цивилизованных мирах; здесь же — устаревший дизайн прошлого века.
В уединенной беседке, оплетенной плющом, царил полумрак. Поздние цветы росли не на клумбах, а с любопытством выглядывали из высокой, выше колена, травы, расцвечивая зеленый ковер желтком, кармином, бирюзой. Аллейки, петляя, через пару шагов исчезали за кустарником, не знавшим ножниц садовника. В центре декоративного пруда журчал фонтан. Поверх родниково-прозрачной воды плавали мясистые листья аквалии. На листьях чинно восседали лягушки-кайа: изящные, светло-салатные, с кремовой полосой вдоль спинки.
В центре декоративного пруда журчал фонтан. Поверх родниково-прозрачной воды плавали мясистые листья аквалии. На листьях чинно восседали лягушки-кайа: изящные, светло-салатные, с кремовой полосой вдоль спинки.
Их хор сулил дождь.
А над прудом зловещей тенью нависал первый памятник прото-культуры: гибрид скелета мозазавра и грудастой нимфы-купальщицы. Далее по берегу костяной грифон совокуплялся с керамической жабой; а может, первобытный летательный аппарат готовился к взлету. Третьего монстра скрывала стена цветущей сильфанеллы. Были видны лишь три острия — черное, красное и желтое. Восстав над сиреневыми гроздьями, они нацелилились на башенку фаллической формы.
— Аллегории древних, — пояснила Юлия. — Оригиналы. По крайней мере, мне так сказали. Кошмар! — полторы тысячи лет…
Для древностей жутковатые скульптуры сохранились идеально.
— Любуйтесь, Борготта. Развивайте эстетический вкус. В какой-то мере вы тоже — аллегория. Тонкий намек на толстые обстоятельства.
Судя по аналогиям, Юлия не зря предложила сменить обстановку.
— Вы в данный момент — промежуточное состояние. Свободный — человек, раб — вещь, вы — семилибертус. Не вполне человек, не до конца раб. Ущербный. Калека. Умственно отсталый.
— Я заметил, — кивнул Лючано. — Говорят, как с больным…
Он сорвал длинную травинку, хотел сунуть ее в рот, но передумал, оставил вертеть в пальцах. Мало ли, что у маркиза в парке растет? Вдруг отрава? Или слабительное?
— Особенность третьего слоя восприятия. Мы искренне жалеем семилибертусов. Как вы, извините, жалеете неполноценных. В шоу участвовали?
— Да.
— На арене побывали?
— Побывал.
— Обратили внимание, что из вас хлестал сплошной негатив? Наихудшие воспоминания, скелеты из шкафов, грязное белье наружу?
— Обратил.
Он старательно глядел в землю, ковыряя дорожку носком туфли. Обувь надо бы новую купить — позор, каблук сбит, царапины на мысках… «А тебе не кажется, малыш, — спросил издалека маэстро Карл, — что эйфория куклы, которую ведет невропаст, и то удовольствие, что испытал ты, опорожняя душу…»
Маэстро замолчал, предоставив малышу самому закончить сравнение.
— Нечего кукситься, Борготта. Специфика «ошейника». Вы брызжете, мы внимаем — и понимаем, насколько обижены судьбой вы, инорасцы. Транслят-шоу, записи арен… Семилибертус говорит не с голоса хозяина. И что же он нам рассказывает, честно и откровенно? Он только и делает, что жалуется на жизнь! Раз за разом мы убеждаемся, что в до-рабской жизни любой из вас был глубоко несчастен. Наш скрытый комплекс неполноценности компенсируется комплексом превосходства. Миссии, если угодно. Клеймо — лекарство от страданий, от злокачественного недуга. Пользуясь вами, мы вас спасаем. Да, это чуточку стыдно — как принимать «компенсалк» на светском рауте. Поэтому на наших материнских планетах нет гладиаториев. Они вынесены на периферию. Все знают о семилибертусах, все пользуются их услугами, кто побогаче — заказывают персональные встречи. Просто это не афишируется.
— А «овощи»? Они-то вам зачем?
— А вы что, — изумилась Юлия, отбирая у гостя травинку и расслаивая острыми ногтями вдоль на три полоски, — хотите, чтобы ваш благоуханный поток сознания накрывал непосредственно вашего хозяина? Через поводок? Я была о вас лучшего мнения, Борготта… «Овощи» — канализация для отходов процесса.
Наладили примитивную пси-связь, открыли клапаны, сбросили лишнюю грязь в безмозглых идиотов. Пусть бесятся, мутузят друг дружку на потеху зрителям! Негатив в идиоте дает один, вечный результат: драку. Дополнительное шоу — бои на арене всегда привлекали людей. Можно делать ставки на фаворитов…
— Лючано!