— Прожорливые твари эти рыбки, — наконец прозвучало из дымовой завесы.
— Маленькие, неказистые, только жрать и горазды. И вдруг, в один прекрасный момент, стаи боро-оборо покидают обжитый водоем. Это не связано с нерестом. Это не связано с сезонными изменениями погоды. Это вообще ни с чем не связано. Пищи хватает, условия прежние. А они срываются и плывут не пойми куда.
Женщина подняла взгляд от миски. Можно было биться об заклад: она видит неисчислимые тьмы странных рыбок, которым приспичило уплыть из родного дома. Опершись о край стола, хозяйка слушала седого, а думала о своем.
— Боро-оборо плывут. Случается, против течения. Дохнут с голодухи, а плывут. Их чешуя на время миграции меняет цвет. К тусклому серебру примешиваются кровяные прожилки и пятна зелени. Ученые лишь разводят руками. Река сверкает под солнцем, когда они плывут. И что самое интересное: боро-оборо перестают быть хищниками. Раньше они за минуту обглодали бы бегемота. А в пути не едят ничего, кроме растительной дряни. Зато их едят все, кому не лень. Хохлатые цапли раздуваются от обжорства. Водяные змеи превращаются в бурдюки. А гроза водоемов все плывет за мечтой. Наверное, мечта стоит жертв.
Дым развеялся. Не торопясь сделать очередную затяжку, рассказчик подвел итог:
— Потом они приплывают на новое место. Мечта воплощается в реальность. И их опять боятся все. Блеклых, юрких боро-оборо, утративших красоту, зато вернувших острые зубы и дурной характер.
— Ты философ, мой друг, — тихо сказал лысый.
— Профессия обязывает, — хмыкнул седой.
— Карл, налей и мне рюмочку, — добавила женщина.
Лысый изобразил душевное потрясение. Получилось неплохо: брови птицами летят на лоб, рот приоткрыт, от глаз разбегаются хитрые морщинки.
— Фелиция, душенька! Я сейчас принесу вина. В баре есть «Дар лозы». Или тебе сухого?
Женщина взялась за нож.
— Мне тутовой. И никаких комментариев по поводу. Хорошо?
«Какие комментарии? — читалось на лице щеголя, когда он наполнял третий стаканчик. — Никаких комментариев. Дама хочет водки. Обычное дело. И лишь невежа или, допустим, самоубийца рискнет…»
— Не волнуйтесь, Фелиция, — повторил седой, когда женщина отхлебнула глоток и зарумянилась. — Он обещал, значит, прилетит.
Хозяйка кивнула. Отпив еще глоточек, она жестом указала лысому, что делать. Щеголь чуть ли не бегом принес ей троицу марионеток — ансамбль вехденов на общей ваге, которым лысый раньше забавлялся сам.
— Неужели! — патетически воскликнул щеголь.
И заткнулся, чтобы не спугнуть надежду.
В руках Фелиции тройняшки начали творить чудеса. Приплясывая на свободном пространстве стола, вехдены заиграли — слаженно и бурно. Гитарист бренчал на струнах, барабанщик избил барабан до полусмерти, а трубач поднес инструмент к губам, запрокинул голову и стал раскачиваться в такт мелодии.
Будь здесь зрители, они забросали бы хозяйку монетками.
Лысый сложил губы трубочкой и втянул щеки. «Милая крошка» — лихо, чуть гнусаво, словно на трубу надели сурдинку, понесся над лужайкой давно забытый кабацкий шлягер. Тапир фыркал, вторя музыке.
Доведя песню до конца, исполнитель с минуту отдыхал.
— Вы в курсе, Борготта, что фальшивите? — глубоким, чуточку нарочитым баритоном спросил он, глядя в пространство. — И выпадаете из ритма. В целом, недурно для любителя, но на эстраде вам делать нечего…
И сам ответил другим, усталым голосом:
— Ваша правда, Бижан.
— И выпадаете из ритма. В целом, недурно для любителя, но на эстраде вам делать нечего…
И сам ответил другим, усталым голосом:
— Ваша правда, Бижан. Вы не подозреваете, насколько правы. На эстраде пусть делают другие — что угодно. Я же сижу в тени кулис и делаю их. Хотя и это — в прошлом.
Хозяйка отложила кукол, допила водку и вернулась к прерванной стряпне.
* * *
— Вы в курсе, Борготта, что фальшивите? И выпадаете из ритма. В целом, недурно для любителя, но на эстраде вам делать нечего…
Лючано не стал возражать.
— Ваша правда, Бижан. Вы не подозреваете, насколько правы. На эстраде пусть делают другие — что угодно. Я же сижу в тени кулис и делаю их. Хотя и это — в прошлом.
— А что в будущем? — спросил вехден.
— Не знаю. В какой-то мере мое будущее зависит от вас.
Гитарист завершил коду. Только что пальцы «йети» терзали воображаемые струны, а глотка изрыгала замысловатый пассаж, стараясь уподобиться электрическому звучанию гитары — и вот Заль молчит. Рядом барабанщик Гив прекратил колотить себя ладонями по коленям.
Музыканты смотрели на лидера-трубача, дожидаясь ответа. Им было очень жаль аппаратуры и инструментов, оставшихся в покалеченном «Нейраме» на орбите Тамира. Но инструменты можно купить новые. И аппаратуру. А будущее не покупается.
— Следы мы замели, — выдержав длительную паузу, начал Бижан. — После второго РПТ-маневра нас уже не вычислить. Но корабль надо менять, и быстро. Фаруд на связь не выходит. Седьмой запрос — глухо. Шансов, что накрылся персональный канал — ноль целых, ноль десятых. Значит, Фаруд просто молчит. Занят, отсутствует; на ковре у начальства. Если он наконец откликнется и спросит о вас, Борготта…
В рубке угнанного спасбота было тесно. Четверо мужчин сидели, соприкасаясь локтями и коленями. Когда Лючано горланил ту лабуду, что называлась текстом «Милой крошки» («Моя крошка так мила, тур-ла-ла, что не сразу мне дала, тур-ла-ла!..»), он чувствовал на щеке жаркое дыхание Бижана — вехден ловко подражал звучанию любимой трубы.