— Да, но мне непонятно, что вы хотите этим сказать.
— Мать Сверре Ульсена говорила одному нашему сотруднику, что ее сын не переносил вида крови.
Фёуке, собравшийся уже отпить кофе, поставил кружку на стол:
— Да, но…
— Знаю, о чем вы думаете. Что он все равно мог сделать это, а то, что он не переносил вида крови, прекрасно объясняет, почему его стошнило. Но суть в том, что убийца блистательно владел ножом. Как сказал патологоанатом, это была идеальная хирургическая операция, которую может выполнить только профессионал.
Фёуке медленно кивнул.
— Теперь я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он.
— У вас, кажется, есть какие-то соображения? — спросил Харри.
— Я, кажется, знаю, зачем вы сюда пришли. Вы считаете, что это убийство совершил один из легионеров, бывших в Зеннхайме.
— Да. Это возможно?
— Вполне. — Фёуке обхватил чашку двумя руками. Его взгляд забегал по комнате. — Тот, кого вы не нашли. Гюдбранн Юхансен. Я рассказывал, за что мы прозвали его Красношейкой.
— Вы могли бы рассказать о нем поподробнее?
— Да. Но сначала — еще кофе.
Эпизод 69
Улица Ирисвейен, 8 мая 2000 года
— Кто там? — послышалось из-за двери. Голос тихий, испуганный. Харри вспомнил ее фигуру в окне.
— Это Холе. Я вам звонил.
Дверь приоткрылась.
— Простите, я…
— Все в порядке, я понимаю.
Сигне Юль открыла дверь полностью, и Харри вошел в прихожую.
— Эвена нет, — виновато улыбнулась она.
— Да, вы говорили по телефону, — сказал Харри. — Я хотел бы поговорить с вами.
— Со мной?
— Если можно, госпожа Юль.
Пожилая женщина повела его в гостиную. Ее волосы, густые и седые, были заплетены в косу и Собраны в пучок старомодной заколкой. При виде полнотелой, идущей вперевалочку Сигне Юль Харри подумал о домашнем уюте и вкусной еде.
Когда они вошли в гостиную, Бурре поднял голову.
— Ваш муж пошел куда-то один, без собаки? — спросил Харри.
— Да, он никогда не берет Бурре, когда идет в кафе, — ответила Сигне Юль. — Присаживайтесь.
— Кафе?
— Он что-то зачастил туда в последнее время, — улыбнулась хозяйка. — Он читает там газеты. Говорит, что это лучше, чем все время сидеть дома.
— Он читает там газеты. Говорит, что это лучше, чем все время сидеть дома.
— Ну, в этом что-то есть.
— Это правда. И еще, думаю, там можно немного помечтать.
— О чем помечтать?
— Откуда я знаю? Можно, например, думать, что ты снова молодой, сидишь и пьешь кофе в уличном кафе в Париже или Вене. — Она снова на мгновение виновато улыбнулась. — Ну да хватит об этом. Кстати, хотите кофе?
— Да, спасибо.
Сигне Юль ушла на кухню, а Харри стал изучать картины и фотографии на стенах. Над камином висел портрет мужчины в черной мантии. В прошлый раз Харри не обратил внимания на эту картину. Человек в мантии стоял в немного трагической позе, будто глядя на нечто далекое, невидимое художнику. Харри подошел к картине ближе. На маленькой медной табличке внизу рамы было написано: «Гл. врач Корнелиус Юль. 1885-1959».
— Это дедушка Эвена, — сказала Сигне Юль, входя в комнату с кофейным подносом.
— Ясно. У вас тут много портретов.
— Да. — Хозяйка поставила поднос на стол. — На рисунке рядом — дедушка Эвена по материнской линии, доктор Вернер Шуман. Он был одним из основателей Уллеволской больницы в тысяча восемьсот восемьдесят пятом.
— А это?
— Юнас Шуман. Главный врач Главного государственного госпиталя.
— А ваши родственники?
Сигне Юль с удивлением посмотрела на Харри:
— Простите?
— Где здесь портреты ваших родственников?
— Они… висят не здесь. Хотите сливок?
— Нет, спасибо.
Харри сел.
— Я бы хотел поговорить с вами о войне, — сказал он.
— Уф, не надо, — вырвалось у Сигне Юль.
— Понимаю, но это важно. Так вы согласны?
— Там посмотрим, — ответила она, разливая кофе в две чашки.
— В войну вы были медсестрой…
— Да, фельдшерицей. Предателем родины.
Харри посмотрел на нее. Глаза Сигне Юль спокойно глядели на него.
— Всего нас было человек четыреста. После войны нам всем дали по несколько лет тюрьмы. Хотя Международный Красный Крест и просил норвежские власти прекратить уголовное преследование. Норвежский Красный Крест принес нам свои извинения только в девяностом. Отец Эвена — вон его портрет — благодаря своим связям добился, чтобы мне сократили срок — в том числе за то, что весной сорок пятого я помогла двум раненым из Сопротивления. И еще за то, что никогда не была членом Национального объединения. Вы хотели спросить еще о чем-то?
Харри сидел, уставившись в чашку. Он вдруг подумал, как спокойно живется в некоторых районах Осло.
— Меня интересует не столько ваша история, госпожа Юль. Вы помните норвежского легионера по имени Гюдбранн Юхансен?
Сигне Юль вздрогнула, и Харри понял, что попал в точку.
— Что именно вы хотите знать? — спросила Сигне Юль, пытаясь не показывать волнения.
— А ваш муж не рассказывал вам?
— Эвен никогда ничего мне не рассказывает.
— Хорошо. Я собираю информацию о тех норвежских легионерах, которые до отправления на фронт обучались в Зеннхайме.
— Зеннхайм, — шепотом повторила Сигне Юль. — Там был Даниель.
— Да, я знаю, что вы были помолвлены с Даниелем Гюдесоном. Мне рассказал об этом Синдре Фёуке.
— Кто это такой?
— Бывший легионер, а потом — участник Сопротивления, знакомый вашего мужа. Именно Фёуке посоветовал мне поговорить о Гюдбранне Юхансене с вами. Сам Фёуке дезертировал и не знает, что произошло с Гюдбранном после этого.
Сам Фёуке дезертировал и не знает, что произошло с Гюдбранном после этого. Но другой легионер, Эдвард Мускен, рассказал мне о том, что в их окоп попала граната. Мускен не знает, что было дальше, но если Юхансен выжил, разумно предположить, что его отвезли в лазарет.
Сигне Юль чмокнула губами, к ней вразвалку подошел Бурре, и хозяйка провела рукой по его густой жесткой шерсти.